— Выпить, что ли? — поразился великий князь.

— Нет! Нам выпить нельзя, вера не позволяет. Нам отдай вот его сына! — крымский тысяцкий носком сапога шевельнул рёбра казанского хана. — Да дочерей его. Нам хватит.

— Забирай!

По знаку великого Князя гридни распахнули на стороны оба полога шатра. Казань там, в трёх верстах, горела в окружении чёрных, давно сожжённых посадов.

Подъехал к шатру Шуйский, злой, разобиженный. Матерился крепко, поминая «абызов»:

— Казанскую казну успели ополовинить, великий князь, — зло ощерился Шуйский на казанского хана. — Позавчера ещё ушёл обоз по реке Керженец к Уралу. С обозом ушёл казначей ханский, мырза Кызылбек... кого ты — помнишь? — обласкал деревеньками Тютюри и Собакино... Будет искать помощи у Синей Орды.

— Ну-ну, — сказал великий князь. — Тёплую юрту он будет искать, а не помощи. Ну-ну.

Пожар в Казани потушили, казну искать не стали. Забрали только из города на Москву Казанского хана, да жену его, да русских купцов и пленников. Конечно, московские стрельцы да рейтары, да вятичи кое-что себе прибрали. Данило Щеня получил звание казанского воеводы и тут же набрал из вятских да нижегородских людей плотников да каменщиков. К лету обещал великому князю вернуть прежний жилой вид города и просил дозволения начать обносить его кирпичной стеной.

— Э-э-э! — запротестовал было Иван Васильевич, да потом махнул рукой. — Если внуку доведётся опять воевать Казань, он и кирпичную стену проломит. Внуки всегда такие — дедово наследие рушат! Делай!

Литвинство заполошилось, узнав о зимнем разгроме Казани. Выходило так, что оба московских перебежчика не врали, сообщая о готовности Москвы ударить по весне на Смоленск, Белгород, Чернигов и Полоцк. Да где же московиты столько войска наберут? И потом — весной войне не бывать: природа не даст! Грязь, леса и болота встанут против клятых москалей!

Пан Заболоцкий, каждую зиму живший в Италии или во французских тёплых пределах, теперь сидел злой и растрёпанный, в конце студёного декабря, в заледенелом Смоленске, ждал вестей от короля...

А короля Александра били словами польские и литовские шляхтичи, которых на чрезвычайный сейм собрал сам же король.

— Врут собаки! — орал прямо в лицо короля пан Замойский. — Одно дело москалям дойти зимой по Волге до Казани, а другое дело весной по суше до наших городов! Зимой бы дошли, конечно — оставив в снегах треть своих вояк помороженных, да треть в беглых. А по весне? Какой дурак по весне тронется из Москвы в нашу сторону?! Волки из Брянска по весне к нам не ходят, а тут — войска! Утопнут в грязи и в болотах все!

Король Александр собрал сейм в канун Нового года не по прихоти своей, а по двум письмам. Первое письмо он получил от Папы Римского, тоже теперь Александра, только Седьмого, в котором тот свирепо требовал перекрестить в католичество жену, московскую великую княжну Елену, иначе так королю с нею супружеских отношений не иметь!

А вот письмо от тестюшки родного, на сейме надо бы зачитать. Пока вон там, в углу, драка не началась.

— Паны добродни! — наконец поднялся со своего кресла король Александр. — Извольте создать тишину. Великий князь Московский пишет ко мне и к вам!

Экая сразу тишина!

— «Ты мне давал клятвенное обещание, что в городе Боровичи, каковой ты дал в кормление моей дочери Елене, в ейном замке, будет за три месяца после вашей свадьбы, поставлена домовая православная церковь. В Боровичи мою дочь уже половину года как не пускают, ни камня, ни дерева на строительство церкви не дают. Я понимаю, дорогой зять, что тебе от короля Казимира досталось худое наследство, казна твоя пуста и люди твои обхудели животом и деньгами. Посему я приду тебе на помощь по родственному разумению. Люди мои по весне привезут тебе и лес, и камень, и железо, и потребный инструмент. Вестимо, что по весне между нашими государствами дорог нет; и станешь писать мне ответно, чтобы я не спешил, а привёз бы летом всё требуемое. Только вера наша православная не велит ждать. Да и слово ты мне насчёт церкви давал не как вор и холоп твой пан Заболоцкий, а как есть — король, пусть и выборный. Я как тесть слово твоё удержу на должной высоте. Посему направляю к тебе своих людей с хозяйственными припасами для строительства храма через четыре дороги: Белгород, Чернигов, Смоленск, и через Полоцк. Какой-нибудь обоз, да дойдёт в нынешнее неуёмное на погоду время. Встречай их вежливо, отказа им не чини... Православный храм — не повод для драки...»

Дочитать письмо король Александр не успел.

— А-а-а! — заорал пан Замойский. — Через Чернигов на нас пойдут! Подбираются к Киеву? К матери городов русских? Мы им покажем мать!..

— Дурак. Ох и дурак, — сказал ближним шляхтичам король Александр. — Ведь половина из вас завтра же побежит к моей супруге, к Елене Московской, да и доложит, как вы тут её самое да отца её хаяли. А она баба русская, ответить сумеет...

— Долой короля! — уже орал пан Замойский. — Панове! Ратуйте! Выбьем из Литвы и короля этого, и жену его, московитку!

Пану Замойскому тут же не шутейно досталось по голове булавой. Пристава на сейме носили булавы не для красоты звания...

Получив в канун католического Рождества от короля Александра короткую бумагу, пан Заболоцкий велел выпустить из подвала московского гонца, да дьяка-пьяницу именем Варнаварец. Их донос о весеннем военном походе на Польшу и Литвинщину подтвердил своим письмом сам великий князь Московский. Пусть доносчики идут, куда похотят.

Сам пан Заболоцкий, направляясь каретным обозом в сторону Австрии, вычислял, сколько же войска и у кого теперь просить, каким государям кланяться, чтобы прикрыть польско-литвинское государство от весеннего похода русских. Размахнулся великий князь Московский. Сразу ему подай и Киев, и Смоленск и Белгород, и, может, и Краков ему подай! По направлениям, объявленным Иваном Третьим, ясно видно, куда будут нацелены удары русских полков...

А ведь зря он, пан, едет в такую стынь да в такую даль... Князья да володетели соседних государств откажут ему в предоставлении своих войск. И даже в деньгах откажут. За половину года взять такие крепости, как Великий Новгород и Казань, не каждому по силам. Иван Московский такие силы нашёл. И теперь запросто двинет их на запад, чтобы вернуть потерянные при старой замятие древние русские города. Возьмёт Иван московский те города, а потом кликнет рать идти далее... На Будапешт, на Вену, на Белград сербский! Только таким московским походом и запугаешь соседей... Запугать-то запугаешь, но тогда и венгры и немцы, да те же румыны, сами по себе городиться почнут. Ни одного копья у них не возьмёшь, ни одного медяка на войну с русскими. Эх!

А ещё есть такая затыка, что в земле польской и в земле литвинской сейчас чуть ли не половина людей русских. За кем они пойдут? За победителем и пойдут. За Иваном Московским... То-то! Куда ни повернись — везде хи ме ра[86].

Пан Заболоцкий решительно дёрнул за шнурок. Над ухом кучера звякнул колоколец.

— Разворачивай! — крикнул кучеру пан Заболоцкий. — Назад разворачивай!

Иван Васильевич, в простой крытой повозке, под охраной всего десяти рейтар, подкатил к позадкам усадьбы Шуйского. Десятский, немец Ванька Грубе, наклонился к зашторенному оконцу повозки:

— Тут люди кучкуются. Чернь вроде, но нищих и убогих нет. Одеты пристойно. Гнать?

Иван Васильевич приподнял кожаную шторку, поглядел наружу, выругался. Вот же Шуйский! И когда уймётся?

Позади огромного именья Шуйского, в дальнем углу сада, находилась древняя каменная палата в два этажа. Верхний этаж Шуйский велел прибрать под содержание жида Схария. А чтобы тому не являлась скука в томительной череде дней, нанял тридцать молодцов, давая каждому по алтыну в день. Замоскворецкая шпана да и вполне пожилые люди тогда с раннего утра приходили к дальнему приворотному тыну, прямо к старому зданию и хором начинали орать в окна палаты, туда, где томился Схария: