Проня, когда ему рассказали, что монахам нужны пять добровольцев для продолжения их дела, спросил:

— Бусыга, а что они нам дадут за набор учеников?

Бусыга без смеха ответил:

— Золото!

Проня кивнул, взял два кожаных ведра для воды и пошёл к реке. Натаскал воды в три казана, развёл огонь, но малый. Потом в один казан с водой поставил свою оловянную миску, донышком кверху, на неё водрузил второй казан, поменьше и пустой — так, чтобы их стенки не касались друг друга. Он надёргал из своей старой рубахи множество льняных нитей и всё это хозяйство разложил на огромном плоском камне чёрного цвета, лежащем рядом с башнями.

Пока грелась вода, Проня начал тереть янтарь на камне до состояния мелкого порошка. Вокруг него собрались все — и монахи, и воины, и Тихон с Бусыгой. Бусыга догадался, что затевает Проня, но зачем ему в свечи янтарь?

Расколов огромный круг воска на куски, Проня поставил их топиться на «водяную баню». Смешав растопленный воск с тонким порошком янтаря, он намочил льняные фитили в чаче и присыпал их порохом. Тщательно промял лён, чтобы тот впитал в себя горючую смесь, и стал быстро катать свечи, толщиной не более младенческого мизинца.

Накатав таким образом двадцать свечей, Проня расставил их по кругу в центре чёрного камня, нашёл лучинку и от пламени костра поджёг ею фитили всех свечей. Свечи сначала горели неровно, некоторые гасли. Потом они вдруг стали разгораться, во все стороны полетели мелкие искры, запахло необыкновенным ароматом воска, моря, неведомой смолы.

Бусыга сообразил про задумку Прони и уже командовал:

— Тихон! Десять человек твоих воинов пусть толкут янтарь в мельчайший порошок! Проня делает фитили изо льна! А мы все станем плавить воск и катать свечи.

— Народу много, всем работы не достанется! — Тихон был доволен и хотел, чтоб каждый поучаствовал в общем деле.

— Отправляй сейчас же три десятка воинов на охоту. Я по мясу соскучился! — решил Бусыга и пошёл к монахам, стоящим у свечей с недоумёнными лицами, чтобы их обрадовать. — Тем людям, которые принесут вам завтра пищу, вы покажете, как зажигать свечи и научите их своей молитве. Потом к вам начнут приходить люди через день, всё больше и больше, потом...

— Потом у нас не останется воска и вот этого жёлтого божественного камня, — прервал Бусыгу старый монах.

— Мы к вам вернёмся через год и опять принесём и воск, и божественный камень янтарь. А вам пока этого хватит! Учитесь катать тонкие свечи! Очень тонкие. Тогда надолго хватит! Ну, а из местных людей вы всегда спокойно, с расчётом, выберете себе учеников. Так?

— Хорошая у тебя задумка, русский человек, — ответил самый старый монах. — Ты спрашивал нас про золото. Мы скажем ответ тебе завтра, когда увидим, поможет ли людям огонь твоих свечей.

Назавтра со стороны большой равнины, что раскинулась в Китае между предгорьями Тянь-Шаня и рекой Янцзы, в город Хара-Хото пришли люди. Восемь человек. Четыре женщины, два ребёнка и двое мужчин. На мужчин страшно было смотреть — согнутые спины и огромные, раскоряченные руки, а сами маленькие, дохленькие.

Пришедшие, не обращая внимания на стадо верблюдов и сотню лошадей, пасущихся на реке у города, тихо вошли в калитку, прошли мимо чужих им людей, как мимо статуй, и приблизились к алтарному камню, на котором накануне все катали свечи.

Алтарный камень был продолговатым, очень прочным, чёрного цвета, с белёсыми и красноватыми прожилками. Проня вчера бил по нему молотком, под вздохи монахов, но не смог отбить ни кусочка.

Тихон-мерген доложил Бусыге, что пропитание монахам эти «земляные люди» доставили. Но в город не внесли. Видать, так положено. Там две овцы, китайский горох в двух корзинах, а в одной корзине — зерно, именуемое «рис». Всё на месяц жизни.

— Спасибо твоим охотникам, — так же тихо ответил Бусыга. — Я видел, они добыли пять косуль. А тебе отдельное спасибо, что ты догадался тогда у паломников купить соли. Не помрём.

Монахи вышли к своим прихожанам из передней башни, наверху которой древние строители посадили огромный колокол, правда, видать, без языка. Дела у монахов нынче складывались плохо. Они, трое, стояли по другую сторону чёрного алтаря, прятали свечи от прихожан и выслушивали их горестные просьбы.

Тихон-мерген переводил:

— Крестьянин просит, чтобы поле давало больше риса... Женщина просит, чтобы больше ей не рожать — детей кормить нечем... Монахи заволновались. Погляди-ка на ребёнка!

Бусыга внимательно посмотрел на мальчонку годиков двух, прячущего голову в юбке матери. По велению монахов он вытянул голову наружу, и Бусыга охнул: половина головы у ребёнка была затянута пузырём. И ясно было видать, что под этим пузырём катается гной.

Монахи могли помолиться и пообещать крестьянину, что рис у него на поле станет гуще, а женщине, наоборот, могли обещать, что её родительское поле ничего больше не родит. Но вот как избавить мальца от гнойного пузыря на голове?

Проня возился в стороне, у сложенных тюков, он той беды не видел.

— Проня! — позвал Бусыга. — Иди сюда, глянь!

Проня отмахнулся, он что-то тяжёлое ворочал там, в тюках. Бусыга скорым шагом сам подошёл к Проне. Увидел, что Проня куском замши начищает до блеска здоровенное, больше локтя, позолоченное изображение Будды.

— Где взял? — громко и зло поинтересовался Бусыга.

На голос повернулись все охотники, а Тихон-мерген встал сзади Бусыги.

— Украл! — ответил Проня и тут же спрятал Будду в мешок.

— Ври больше! — не согласился Тихон. — Таких Богов украсть нельзя. Они тогда тебе зло принесут. Ты его тайком выкупил у паломников, на угольной стоянке. Много отдал?

— Десять рублей серебром! — загорячился Проня. — А что? Придём в Москву пустые, как там докажем, что до Индии мы всё же дошли?

— Всё золото, что у меня расплавилось в ущелье Злых духов, отдаю тебе за этого Будду! — предложил Бусыга.

— Нет! — упёрся Проня. — Ни за какие деньги не отдам. Это моя жизнь в Москве! И твоя!

— И моё золото возьми, только продай Будду Бусыге! — мягко попросил Тихон. Он уже сообразил, зачем Бусыге Будда. — Дальше, по дороге на Кош-Агач, на Алтай, я тебе куплю пять таких божков. Клянусь Небом!

— А этот из бронзы сделан! Он очень старый и позолоченный! — не сдавался Проня.

— Какого захочешь, такого и получишь. — Тихон-мерген сделал суровое лицо. — Богом Тенгри тебе клянусь!

Что-то Проне не понравилось, как за его Будду тут уцепились. Наверное, сильно надо, раз Бусыга кидается платить огромные деньги, а Тихон клянётся своим Богом. Но если Тихон обещал пять таких божков, то согласиться, конечно, можно.

— Договорились, забирайте! — Проня сунул мешок с Буддой в руки Бусыги.

В это время от алтаря донёсся к ним отчаянный рёв ребёнка.

— Это чего? — удивился Проня. — Режут ребёнка в жертву?

— Пошли, сам увидишь.

Они втроём подошли сбоку алтаря. Ребёнок орал от боли, наверное. Его голову осматривали монахи, сохранявшие каменные лица. Китайцы, люди из земли, теперь оглянулись на чужестранцев. Лица их не изменились.

Бусыга, читая ритмичную и вдавливающую молитву «Отче наш! Иже еси на небеси!», поставил Будду в центр алтаря. Поводил над ним руками. Самый молодой из монахов быстрым шагом ушёл внутрь храма и вернулся оттуда с пучком свечей. Монахи стали расставлять свечи вокруг Будды.

— Фитиль подожги и в рукаве спрячь! — посоветовал Проне Бусыга. — Потом, будто от твоей руки, и снизойдёт на свечи огонь.

Проня сбегал к своим тюкам и тут же возвратился. Из его левого рукава тянулся тонкий дымок.

— Быстрее, а то сам зажгусь!— прошипел Проня.

— Ом Мани Пад Де Хум! Ом Мани Пад Де Хум! — запел буддистскую молитву Тихон-мерген, его тут же слитным хором поддержали воины.

У Бусыги даже выступил пот на лице. Получилось гладко, ровно, как будто так и заведено здесь было тысячу лет назад. Проня подходил к свечам, поджёг три. Монахи тут же брали зажжённые свечи и размножали огонь вокруг Будды. Ребёнок с ужасной головой перестал хныкать.