— Чего бормотать?

— Имам вечером научит. А Шуйский намочит свою плётку в соляном растворе да попросит тебя тот магометанский урок повторить.

Проня Смолянов отделился от стены, сел на своё место, ухватил большой кус баранины, каши не взял. Проговорил, кусая мясо:

— Вы меня пугаете, чтобы я мало ел и отощал, как магометанин в праздник Рамадан. Я не из пужливых.

— Ну-ну, — ответил великий князь. — Ладно. Я пойду в свою светлицу подремать до вечерней молитвы, а вы тут много не пейте. Поутру будет вам дело... — какое дело, великий князь не сказал. Вышел.

Никола Моребед тут же начал, зараза, учить Проню:

— Магометанам не дозволяется: есть свинину и кислый хлеб, пить водку, медовуху, жидовский самогон, тратить силы на чужих жён, обманывать в денежном расчёте, обижать стариков, детей и коней. Магометанам не разрешается...

— А я магометанского языка не знаю! — проорал Николе Проня. — И тем самым могу угробить весь княжеский план!

Шуйский опять резнул плёткой по столу:

— Через месяц станешь у меня гыркать, как казанский татарин на московском базаре!

— А почему это — у тебя? — возмутился Проня.

— А потому, что я, видя твою лень и притворство, сам стану оплачивать твоё обучение. По своей природной стервозности, я на этот счёт денег не пожалею! А потом с тебя спрошу либо деньги, либо урок!

— Он, боярин, парень способный, — встрял Бусыга Колодин. — Он быстро всему научится!

Великий князь Московский Иван Третий сам стянул сапоги, разобрал постелю, зашторил оконце и лёг в угловой, малой светлице.

Софьюшка, супруга его, месяц как молится в дальнем монастыре. Вместе со своим старшим сыном... С его, Ивана Третьего, сыном, Василием. Да под охраной немецких рейтар... Пусть пока помолится...

Послы литвинские, которые неделю назад увезли любимую дочь Елену, на прощальном обеде весьма хвалили его. Хвалили за то, что внук Дмитрий повенчан на государство и пишется в указах совместно с великим князем и тоже титлом «государь». Та похвала послам ещё припомнится! Ведь Иван Третий Васильевич зло смешал право престолонаследия, заведённое ещё Иваном Калитой и подтверждённое Дмитрием Донским. А почто так пришлось сотворить, знает только он сам да супруга его, Софья, что терпит сейчас в дальнем монастыре неволю... Великие бояре, сволочи, проверили уж через хожалых монахов, терпит ли великая княгиня Софья нужду и неволю? Ох, как терпит! Страдает... Остались довольны бояре Ряполовский, Стрешнев, Бельский — сын, Собакин... и, конечно, Юрка Патрикеев. Ну-ну...

За слюдяным окошком солнце пускало косые, уже предвечерние, лучи на деревянные хоромины великокняжьих дворцовых служб. Дерево тех хоромин посерело от дождей, от солнца, от морозов да и просто от времени. «Пора бы уж камень везде применять. Не забыть о том приказать мастеру Фрязину!»

Опять в голову полезла недодуманная мысль о младшем брате Юрии, что сед в удел на Вагу. Всё есть у брата Юрия — и сила, и масло в голове есть, да вот только благости в нём много. А с благостью на душе можно только деревню удержать. А, скажем, держать Великий Новгород или Тверь, или Владимир-град... Эх — хе-хе! Нельзя и думать христианину о том, что надобно иметь в душе, дабы Великий Новгород держать под рукой крепко. А уж Русь нынче держать — прости меня, Господи, но благости в душе надобно только на копеечку!

Иван Васильевич перекрестился, стал натягивать сапоги, потом умылся водой из серебряного таза, чтобы перебить гневливую мысль о брате Юрии. Погнал мысли на север, на холодную равнину, где Вага...

Вага — «Святая вода при святом огне» — она там, где большие древние селенья Холмогоры и Архангельск, реки Двина да Печора со вкусной рыбой... Монастыри там, лето короткое, зима длинная... Мошка и слепни, волки их забери!

Англы да шведы приплывают туда на тихих толстых кораблях. Покупают потихоньку, как доносят тиуны, русский лён, пеньку, моржовое сало и клыки, рыбий клей, конопляные канаты и пеньковые верёвки для своих кораблей. Мачтовый лес берут. Сыплется потихоньку серебро в русские карманы... Серебро? В чьи карманы?

Иван Третий сел на кровати прямо в сапогах, поджав ноги, как татарин. Вот! Вот где, видать, образовалась прореха на княжьем кармане! Вот пошто Патрикеев, лис старый, вдруг выпросил, да не у великого князя, а у Софьи, удел Вагу для Юрия Васильевича! Жаден на деньги боярин Патрикеев, вот что. Сам встал во главе злобного переворота в русских землях, но денег своих на то дело пожалел! На ворованные у великого князя деньги ставит супротив него же ворогов.

Иван Васильевич схватил колоколец, затрепал в кулаке. В дверь просунулась голова постельного Савки, сына боярина Стёпки Шереметева, жаль, рано умершего.

— Оповести, что тронемся на Вагу через недельку, с утречка. А сегодня вечером скажи архимандриту соборному, пусть ждёт меня ночью в храме. Скажи три слова: «В дверь пойдём». Он поймёт... Ну, ступай теперь, да никого не пускай, полежу пока...

Полежишь тут... Татары, ногайцы, арабы, литвины, поляки, Индия... да полное одиночество в таком окружении. От раздачи боярам земель истинных друзей не поимеешь. Друзья ныне, в его-то возрасте, либо уже в земле, либо ожидают убытия в землю ...

И Вагу, единственный выход к морю, хоть и студёному, отдать пришлось Юрию! Хоть и родному брату, а бестолочи. Или предателю?.. А как же Архангельск? Там же море! Наше море! Вот поедем — и с Архангельском на месте разберёмся. А про бывшие свои южные моря пока помолчим. Чего про них говорить, когда арабский халифат крепко вцепился в Чёрное море, залил магометанством Хвалынское — ныне «Каспий»...

А тверской купец Афанасий Никитин, истинно — совершил большое дело. Во-первых, смертью своей показал, какой дорогой ходить не надо. Это уже оправдало все его расходы и тверскому князю надо бы помалкивать насчёт десяти гривен.

Заставим замолчать. Поедем в Холмогоры, заедем и в Тверь... Да. А вот что же «во-вторых» свершил Афанасий?

Великий князь сунул руку под подушный валик, вытащил на свет монашеский список с тетради тверского купца. Там торчала кожаная закладочка. Иван Третий с удовольствием перечитал: «А раджа мне твердит: “Скажи, что веришь в Магомедову веру, миллион золотом дам!” А я говорю, что я, мол, православный и другой веры мне не надо!»

— Главное — вот оно! Золото в Индиях есть. И множество! А в наших краях, золото — что есть? Это есть падение Казани и возрастание православной Москвы до уровня столичного града, имеющего право на сбор дани со всего бывшего улуса Джучи! А там, глядишь, потечёт серебро и с самого Крыма! И меня, великого князя, наконец повенчают на царство! Только бы золото... Металл богов — золото! Серебро — условный расчётный металл. Власть над людьми и государствами серебро не имеет. Так, видимость одну. И один звон от него, от серебра-то. — Иван Третий лёг, положил монастырский список с тетради Афанасия Никитина себе на грудь и закрыл глаза.

Подкралась дрёма — тяготная, тревожная. Закрутил ты, Иван Васильевич, хоть сам и русский, дикую греческую проделку. Прямо сказать, плутование. Такое, что почище станется, чем игра в эти... фигуры на доске. Те, что делают в окончательности шах и мат.

Он два раза посидел за доской, расписанной на клетки, подвигал те фигуры, как учили книгочеи, да и оттолкнул от себя доску. Говорят, отложили потом те шахматы в сундук, в каковой собирали подарки от деда будущему внуку его, то есть сыну Василия — сыночка от Софьюшки. И пусть внука назовут как деда, и будет он, значит, Иван Васильевич Четвёртый...

Через три года поженится, даст Бог, Василий Иванович, сынок любимый. Значит, что? Значит, сейчас звереть надо ему, Ивану Третьему! Звереть и на том зверстве прихватывать к Руси ещё малость землицы. Казанскую да астраханскую землицу бы... А там, может, и от Балтийского моря что отрежется... Киев бы прибрать, мать городов русских. Смоленск уже заждался русских ратей, да и Белгород. Татары крымские за так не отдадут Белгород, по-ихнему — Ак Keep Ман. Говорят, царь там похоронен. Ну, ежели царь, так, значит, русская та могила, и душа ныть не станет, когда под Белгородом прольётся кровушка...