— Про Торойю я слышал и читал. — Книжник подложил под голову тороку с посудой и тоже прилёг. — Там рабов держали в подземельях. Это место сейчас под арабами, которые уже перемешали кровь с русскими, с ромеями, с арамеями... и зовутся «турками». Они про Торойю и не знают. Много чего уже забыли люди на долгом пути переселения народов... А скажи нам, мырза Караван-баши, кто будет главным на стоянке в Атбасаре? Воин или купец?

— Хороший вопрос. — Караван-баши зевнул. — Только и не воин, и не купец, а тот, кто именем бухарского хана собирает дорожный сбор — «дарагу». Вроде ханского баскака. У него высокое звание — «Дарагар великого бухарского эмира»! А с ним может быть полёта конных воинов. Большая сила в этой степи...

Книжник не успел задать другой вопрос. На свет костра из темноты степи полетели стрелы. Одна царапнула щёку Бусыге, другая упала точно в костёр.

— Шайтан! — вскочил Караван-баши. — Как я забыл поставить у огня знамя?! — Он ринулся к мешкам с грузом, сваленным в линию между костром и караванными животными.

А Книжник уже сорвал со своего пояса оставленный Проней рог с порохом, прямо голыми пальцами сунул в рог горящее месиво из костра и тут же подбросил рог вверх. Порох пыхнул там, в вышине, и на миг осветил кучу всадников на маленьких лошадёнках.

Бусыга подтянул к себе боевой русский лук и саадак[72] и стал посылать стрелу за стрелой в сторону нападавших. Там дико заорали, кто-то завизжал.

Караван-баши подбежал к костру, воткнул возле него палку с зелёным знаменем, где жутко скалился крылатый леопард. Стрелы из темноты полетели и в знамя.

— Плохо наше дело! — крикнул Книжнику Караван-баши. — Они не знают этого знамени и не боятся его!

Книжник теперь стоял на одном колене и тоже пускал стрелы в темноту. У него был странный лук — не обратного загиба, а прямой, только больно толстый. И стрелы порядочной толщины — в палец. Стрелы быстро и ровно срывались с тетивы и в полёте выли.

— Бог Всемогущий! — прокричал сквозь вой схватки Караван-баши. — Там, на той стороне, Проня! Один! Там бараны и лошади! — он побежал в ту сторону, где кучковались животные.

Оттуда вдруг донеся гулкий треск, будто разорвалось небо. Полыхнул пороховой огонь, и сразу завоняло кислым дымом. Потом раздался второй разрыв. Караван-баши грозно заорал, послышался разноголосый вой нападавших, вой не яростный, а побитый. Тупо застучали по песку некованые копыта. Брымтачи, нападавшие со стороны Прони, стали убегать.

— Проня из пищали бьёт! — крикнул Книжнику Бусыга. — Жаль, мы только две пищали взяли!

Саадак у Бусыги опустел. Он метнулся к тюкам со скарбом, стал во тьме шарить стрелы.

На костёр вымахнули три конника, у них в руках высверкивали сабли. Бусыге попалось под руку копьё, хорошее, длинное, от рожна до конца лезвия рука поместится. Он развернулся на ближнего разбойника и тут же всадил копьё ему под рёбра. Потом кинулся на второго, махавшего саблей. Тот отбился тонким и длинным ножом, кувырком поднырнул под степную лошадёнку, вспорол ей брюхо. Лошадь завалилась на бок. Всадник же повис на копье Бусыги.

Третий вор пытался завернуть коня, испуганного выстрелами пищали, чтобы скрыться в темноте. Возле него внезапно появился Караван-баши, ловко метнул аркан. Волосяная петля захватила горло разбойника, тот выронил саблю и упал прямо в огонь.

Над восточным краем степи стало быстро светлеть. Далеко, на южной стороне, ещё слышались крики убегавших ночных татей.

Проня появился у костра с тяжеленной пищалью на плече. За ним тянулась привязанная к поясу, рогатая, как ухват, подставка для стрельбы.

— Ты не ранен, Проня? — спросил Книжник, затирая воняющей мазью из серебряной плошки рану на лбу Бусыги.

— Я бы дал им себя ранить, как же! — похвалился Проня. — У меня пушка! Кто подойдёт, того я...

Караван-баши снял петлю аркана с шеи молодого парня, узкоглазого, одетого в драный халат. Тот захрипел, задёргал кадыком. Караван-баши влил ему в рот воды. Вор закашлял, что-то начал сипеть. Начальник каравана спросил:

— Тангут? Тенгриан? Кто ты есть? Вера твоя — кому?

— Тенгри, Тенгри[73], — обрадовался пленник.

— Пусть поест и отваливает, — сказал Бусыга. — Жрать хочет, у него брюхо к рёбрам прилипло... Такие голодные всегда воруют...

Проня скинул с плеча пищаль, подсунулся к пленному с миской уже остывшего варева. Тот прямо рукой стал таскать гущу в рот. Сопел и чавкал.

Книжник поднял саблю пленника, оглядел клинок:

— Вот же дьявол! А сабля-то из стали!

Караван-баши взял саблю, протёр рукавом азяма место возле гарды:

— Клеймо города Бад Тибира! Этого города уже нет. Он стоял возле Вавилона... Я хочу взять её себе… Память великая.

— На здоровье! — сказал Книжник. — Вон ещё валяется сабля. Даже две.

Пленник доел холодное варево, начал тыкать в павших воров.

— Давай забирай чего надо и уходи! — проорал ему Проня и помахал рукой в сторону безлюдной степи.

Тот понял. Содрал с убитых сапоги, дырявые, ношеные. Снял с мёртвой лошади уздечку из верёвки и пошёл к двум худым коням, умученно стоявшим неподалёку. Запрыгнул на одного, второго поймал за уздечку и поехал, не оглядываясь, туда, куда скрылись ночные тати.

— Давайте вязать тороки, — хмуро сказал Караван-баши, проводив долгим взглядом разбойника. — И оружие это, и порох, и заряды к нему — всё надо спрятать! — Он показал на лежавшую на жухлой траве пищаль. — Там, на Атбасаре, такое оружие не любят. Там вообще оружие не любят, если оно у чужих. А мы чужие.

Книжник примерил пищаль. Она доставала ему до лба. Кованый ствол весил около пуда.

— Лошадь зарезать да в брюхо ей засунуть, а? — спросил Проня.

— Я тебе зарежу лошадь! — озлился Бусыга.

— Да погоди ты! — вмешался Книжник. — Тут Проня молодец! Он сегодня всю ночь молодец! Режь, Проня, лошадь и суй ей в брюхо обе пищали и огненные припасы.

Бусыга оглянулся на Караван-баши.

— Грамотно будет, — подтвердил тот.

— А чего нам там бояться? — закричал тогда Бусыга прямо в лицо начальнику каравана. — Мы же купцы! Такие же, как все!

— Нет, — покачал головой Караван-баши. — Вы не такие купцы. Ты на Проню глянь. Похож он на татарского купца?

Книжник усмехнулся, обтёр свою короткую бороду рукой, проговорил весомо:

— Русские мы купцы. За это придётся нынче терпеть обиду.

Когда поднялись на поперечную гряду из остатков совсем старых гор, Проня ахнул:

— Ну прямо родные места!

Перед ними, и правда, был чуть ли не русский рай. Далеко, до горизонта, виднелись густые сосновые рощи, а тут, почти у края котловины огромных размеров, раскинулась светлая река, да к ней притекали речки поменьше. Вдали блестело озеро, с голубой водой и везде зеленели трава и кусты.

В верстах двух от того пути, по которому они пришли к Атбасару, виднелись во множестве загоны для верблюдов, лошадей и овец. Стояли между загонами или шатры, или юрты, отовсюду поднимались дымки костров, там лаяли собаки и весело кричали люди.

— Эх! — крикнул Проня и огрел свою лошадь плёткой. — А понеслись в рай!

Караван-баши успел перехватить за узду Пронину лошадь: — Стой где стоишь!

Снизу, из зелёной котловины к ним поднимался отряд конников, сабель в сорок. Кони у них были хорошие, высокие, крепкие, никак не степные. Всадники все матёрые, равнодушные, видать, очень опытные; На всадниках персидские медные шлемы с шишаками да железные кольчуги. А на переднем — шлем позолочен, сияет: бекмырза, сотник.

Из-за спины военного предводителя в позолоченном шлеме выдвинулся на низком коне человек с быстрыми глазами. Конники, намеренно и разом вынули сабли и взяли в круг московский караван. Первым заговорил человек с быстрыми глазами.

Караван-баши отвечал ему медленно, с достоинством военного предводителя большого войска. По левую руку Караван-баши занял место Книжник, накинувший на голову чёрный монашеский клобук. Поверх рясы Книжника значительно сверкал на солнце серебряный литой православный крест.