— Ври, да не столько! — раздалось от посольской скамьи.

— Сейчас сюда татар крикну, — ухмыльнулся великий князь. — Сам убедишься!

— Не надо татар сюда кричать! — воспротивился тут же ганзейский посол. — Так поговорим. Безоружно.

— Кра-кра-а-а-а... — снова затянула птица павлин.

Шуйский, стоявший сзади трона, дёрнул её маленько за хвост. Птица замолчала.

— Давай тогда второй вопрос! — развеселился великий князь. — Птица, вишь, недовольство показывает подлым смоленским воеводой Ольгердом!

— На Смоленской земле упокоен твой людишка Афанаська Никитин, — начал второй вопрос посол. — Нам известно, что вёз он с собой тетрадь с записями. Та тетрадь есть наш... — тут посол запутался среди русских, татарских и польских слов.

— Есть ваш хабар, — подсказал Иван Третий. — Это добро у нас! Шуйский!

Из-за трона вышел Шуйский в ослепительно белом камзоле венецианского пошива, в красных сапогах бухарской выделки, при золотом арабском поясе, на котором висели две сабли. Ножны сабель аж сияли от разноцветного блеска дорогих каменьев. На животе пояс держала огромная позолоченная бляха с выбитой на ней восьмиконечной звездой с серебряными лучами. Светлые волосья княжьего конюшего венчала московского покроя малиновая шапка с ухарским изломом. На шапке, как герб, распластался золотой сокол, падающий клювом вниз.

Глядя на пышный наряд Шуйского, Иван Васильевич стал соображать, что недаром всё же ганзейцы пригнали послов. Точнее, послов пригнали не ганзейцы. Не по желанию своих купеческих старшин пришли на Москву ганзейские послы. А по желанию той шайки, что вертит и королём Александром, и папой римским, и половиной европейских королей. Она, видать, уже видит Москву погромленной, так спешит спасти самое богатое, что есть на Москве. И для неё, значит, для жидовского кагала, самое богатое — тетрадь тверского купчины Афанасия Никитина. Вот тебе, великий князь, верное свидетельство, что ты не зря ради похода псковских купцов в индийские пределы принародно наделал огромных долгов!

Чего там расшумелись ганзейцы, засуетились возле Шуйского? А! Ясно! Особливо задел посольских людей кинжал смоленского воеводы пана Ольгерда, косо висевший у левого плеча Шуйского. Но тут уж шуми — не шуми, а это военная добыча. И она помещена на камзоле на почётном месте — у сердца.

— Тетрадь неси, — велел великий князь.

Шуйский сделал низкий поклон и вышел из Приёмной палаты. Посольские разом затихли. Не ждали, что дорогая тетрадь так легко им достанется.

Шуйский тотчас вернулся. В руках его трепалась тетрадочка в осьмушку листа, видать, что свежей работы. Шуйский передал её великому князю, тот протянул сокровище послу ганзейскому. Посол тотчас отмахнулся от сей тетради:

— Опять обман, великий князь? Та тетрадь шесть лет писалась купчишкой Афанаськой, должна быть вся в грязи и в жире, как и всё у вас, русов. А ты что за чистое новьё нам суёшь? Подделку?

— Сую? Послать бы вас через могилу да на ту сторону Земли! Я вам сую?

Тут же со скамьи поднялся самый старый посол, видать, что из русских, смоленских людей. Низко поклонился, сказал мирным голосом:

— Великий княже! Не гневись. Но посол наш правду молвит. Есть люди, что видели ту тетрадь у Афанаськи Никитина в руках. Точно — засаленную, обтрёпанную, грязную...

— Тебе — отвечу. — Великий князь подвинулся на троне, нарочно задел крылья правого павлина. Тот только скрипнул механизмом да внутри его что-то стало щёлкать. — Но сначала надобно тебе, по нашему обычаю, освежиться. Шуйский!

Шуйский, бряцая своей боевой сбруей, на миг пропал в соседней горнице и тут же появился, неся большой ковш. По палате пошёл тонкий запах заморского вина. Шуйский с поклоном поднёс старому русскому ганзейцу черпальный ковш в четверть ведра.

— Великий князь Московский тебе лично подносит сие вино!

Старый русский вымахнул полный ковш через три глотка. Утёр бороду, низко поклонился. У его соседей по скамье задёргались кадыки. А Шуйский, подлец этакий, уже подносил старому русскому второй золочёный ковш вина...

Подождав, когда опорожнится второй ковш, Иван Васильевич принял поклон старого русского, живущего теперь у ганзейцев, и продолжил говорить:

— Так вот в чём дело-то, посол ганзейский, — повторил Иван Третий. — Ведь когда Афанасий Никитин в ту Индию пошёл, он занял у тверского князька Тишки Романеева десять гривен серебром. Чтобы на те гривны приобресть товары для торга в Индиях. И, как мы все здесь сидящие ведаем, не вернулся Афанасий в родную Тверь... Значит, что должок за ним остался перед тверским удельным князем. Посему, дабы пресечь всяческие раздоры, велел я передать ту засаленную тетрадь Тишке. Как бы в счёт долга. Я бы себе оставил тетрадь купца Афанасия, да где же я десять гривен сейчас возьму? Мы всем Московским княжеством теперь в долг живём. Да... Конечно, упирался удельный тверской князь, да куда от меня денешься? Принял он ту тетрадь и долг Афанасия Никитина в десять гривен погасил честным словом под святым крестом! Ты это видал, Шуйский? Перекрестись, что сам видел!

Шуйский немедля повернулся в красный угол палаты, к иконам, истово начал класть кресты на себя и на иконы.

— Мы же сделали список с той тетради, — продолжал великий князь. — Вот тот список, у тебя, посол. А теперь — верни!

Посол ганзейский дёрнулся было, но список вернул. Великий князь осторожно положил тетрадь возле себя, на сиденье древнего трона Палеологов.

— Ибо когда мы дали эту тетрадь книгочеям нашим, греческим, то оказалось, по их словам, что тетради сей не десять гривен цена, а пятьдесят тысяч!

— Это как надобно понимать? — Посол сделал шаг назад, притопнул ногой.

— А так и понимай. Я тетрадь Афанасия вам, послы, отдам. Но! За пятьдесят тысяч гривен, кои ваши государи...

— Не дадут!.. Ты при деньгах! Ты Новгород пограбил и от Европы кус оторвал! — заорали посольские чуть ли не в один голос.

— Ну да, конечно... Пограбил... Скажете тоже... Свой город и пограбил? Ну-ну. Господин Великий Новгород мне три года дань не платил, вот я ту дань и забрал. И татарам отдал. Как положено. Хотите проверить мои слова? Так я сейчас напишу вам охранную грамоту, и поезжайте в Казань. Там спросите...

Иван Васильевич знал, что предлагал. Жиды в Казань и палец не сунут. Казанцы люто ненавидели пейсатых менял. Уж чего-чего, а в справедливости татары казанские толк понимали... Иван Васильевич заорал, перекрывая крик послов:

— Пятьдесят тысяч гривен! Ну, займёте на три года! Под мою роспись и под мою великую княжескую печать!

В том списке с тетради кое-что было не вписано из оригинала. Про золото, про драгоценные камни, про путь через Китай... Отчего бы и не отдать тот список? Да под займ?

— Под сорок процентов годовых — тогда займём! — прошишликал кто-то из посольских.

— Под жидовский процент? Хорошо! Я подпишу и такой договор! Вот вам крест! — сказал государь, но не перекрестился. Такие деньги самому нужны, зачем отдавать? — Ну! Конец переговорам?

— Нет! — Посол отирал со лба пот, хотя в палате стояла такая прохлада, что можно и в шубе усидеть. — Нам теперь как будущим заимодавцам интересно узнать, с каким товаром ты, великий князь, собираешь караван в землю Син?

Иван Третий глянул на Шуйского.

— В Китай! — пояснил Шуйский.

— Не но тайной ли тетради Афанаськи Никитина пойдут твои купцы в землю Син? — настаивал на ответе посол.

— Не по тайной тетради! — наложил на себя крест Иван Третий. — Афанасий через землю синскую проходил и там видел полное отсутствие торговли. Одна мелкая мена там, в Сине... Глину меняют на песок, песок — на глину. Сам прочтёшь об этой нищей земле в той тетради!

— Ой, неверно отвечаешь послам, великий князь! Чего повезут твои купцы в страну Син?

— Чего с меня спрос вести, когда вы всё знаете? — нахмурился Иван Третий. — Караван везёт в страну Син воск и янтарь. Может, что и продадут мои купцы. С янтаря датского и отдам вам долг.