Караван из полусотни верблюдов, двадцати коней, пяти яловых конематок и сотни баранов медленно двигался по голимой каменистой степи. Уже пошла третья неделя с той поры, когда московский караван миновал горный проход Челяб, да вот уже неделя, как перешёл реку Тобол по тайному броду. Так что московские купцы почти месяц топчут старый, забытый теперь путь в страну Син.

Шли строго на Восток, тихо. Никого не трогали. Чабаны, пасущие тощих овец, при виде зелёного стяга на длинной палке тут же отгоняли отары с набитой веками сакмы[69], давая дорогу русскому каравану…

— Твоего крылатого льва они боятся! — крикнул начальнику каравана Проня Смолянов, когда чужие отары в который раз заметались перед передним верблюдом.

Там, и правда, было чего забояться. От седла передового верблюда караван-баши высоко вверх торчала палка с зелёным стягом. На полотнище, задрав для удара передние лапы, стоял золотой крылатый леопард, Грифон, знак власти древнего Вавилонского царства. Татары казанские, ветвь от древних персидских родов, право на Грифона имели полное.

Караван-баши повернул красную бороду к Проне и сказал: — Согласен, пхе! Только где там лев? Там леопард, древний боевой знак!

Проня согласно кивал головой, хотя леопарда, такого зверя, он не знал и боевые знаки не различал. Боевой знак — это если копьё или меч, стрела или кинжал. Мутит ему голову проводник, цену себе набивает...

Бусыга Колодин чаще всего спал между горбов своего верблюда, отсыпаясь за многодневные ночные бдения в Москве вместе с учёными книжниками. Один, самый старый книжник, всё же поехал с ними, ведь Пронька Смолянов так и не научился шаркать по-арабски, пьянь несусветная!

Хорошо после русской зелёной равнины смотреть на одинаковую серость степи — глаза слипались, тоже отдыхали. Хорошо...

А позавчера началось! Думали — совсем каюк. В Тургайской ложбине, где река Убаган соорудила, с дури, солёное озеро Кушмурун, два вьючных верблюда, молодых, конечно, отошли в сторону от каравана. Наверное, почуяли соль и воду — лучшее лакомство. И тут же встряли по колена в солончаковые топи.

Караван-баши, крепкий, высохший от солнца и времени проводник, назначенный к русам указом казанского хана, заорал. Проня Смолянов, ехавший на резвом коняге, тотчас повернул в сторону увязших верблюдов.

— Стой! Иначе я тебе голову отрежу! — тихо и по-русски сказал Проне Караван-баши.

Ну! Если начальник каравана говорит по-русски, значит, беда. Проня натянул поводья.

Попавшие в тягучую липкую грязь верблюды теперь не шевелились. Стояли смирно. Тоже, наверное, испугались русского языка.

— Пока всем стоять тихо! — Баши медленно слез со своего одногорбого дромадера, осторожно ступая, прошёл несколько шагов в сторону застрявших животных.

Коричневый, густой, как деревенская сметана, солончак, уже засосал ноги животных выше колен.

— Что в тюках? — не повернув головы, спросил баши.

— Янтарь в тюках, — ответил Книжник. Он скинул с головы капюшон чёрной рясы, огладил короткие седые волосы и добавил: — На том верблюде, что увяз первым, в двух тюках самый ценный янтарь — с мухами.

— Две солёные кожи вязать к арканам. Арканы — к волосяным верёвкам! — приказал баши. — Потом бросать к верблюдам!

Проня с Бусыгой тотчас исполнили повеление. Бараньих шкур хватало. И чем их солить — тоже. Чего в азиатских пределах вдоволь, так это соли! Потому на бараньи шкуры грязной соли не жалели. Шкуры быстро дубели на солнце, становились как деревянные обломки широких досок.

— Кидай мне шкуры!

Бусыга шкуру кинул точно к ногам баши. Проня промазал шагов на пять.

— Тяни шкуру к себе и кидай второй раз. Третьего раза не будет. Утонешь вместе с верблюдами, — тихо сказал Проне Караван-баши и ругнулся персидским злым богом.

Проня затряс головой, рывками подтянул к себе волосяную верёвку со шкурой. Два раза примеривался бросить, но руки дрожали.

Книжник не стал больше смотреть на муки Прони. Отобрал у него шкуру и кинул сам. Шкура легла на расстоянии вытянутой руки от Баши.

— Якши, Проня! — похвалил он, не оборачиваясь.

— Я всегда молодец! — отозвался Проня.

— Конечно, молодец, — согласился Книжник. Он очень правильно говорил по-русски, только когда злился, у него проскакивали трещинки в горловых звуках. И в этот раз проскочили. — Он, твой шурин, полная скотина, — обратился Книжник к Бусыге. — Дорога дальняя, путь неизвестный, а он каждый день — пьяный.

— Дыхни мне! — Бусыга подступил прямо к лицу Прони.

Проня выругался чёрным черемисским словом, нехорошо помянув Книжника, и дыхнул.

— Пьяный, — с тоской согласился Бусыга и стал искать на тюках лежащих верблюдов что-нибудь тяжёлое.

— Отсюда чую, самогон кавказской выделки, — определил Книжник, стоявший от них в пяти шагах. — Он, твой шурин, погубит караван.

— Не пил я! Сегодня не пил! — возопил Проня. — Вот те крест!

— Пил! — хрипло сказал Книжник. — Пил!

Верёвки под ногами спорящих стали дёргаться.

Караван-баши, попеременно двигая шкуры, стоя на них коленями, подобрался к тонущим в липкой грязи верблюдам, ухватился рукой за тюки. Тюки с янтарём висели на широких матерчатых вязках по бокам верблюдов, вязки проходили меж горбов. Баши, — откуда взялась сила у тонкого, старого мужика, — перетянул на свою сторону тот вьюк, что висел с другого бока. Не свалил его в грязь, а удержал между горбов. Ножом перерезал вязку так, чтобы тюк с его стороны упал на баранью шкуру. Шкура с ним стала медленно уходить в грязь, сворачиваясь краями.

— Тяните, урус шайтан!

Быстро потянули шкуру к себе, на сухое место и один тюк спасли. Точно так же на других шкурах вытянули ещё два тюка.

— Вроде хорошо пошло, — пробормотал Проня Смолянов, тягая волосяную верёвку.

— Сплюнь, сволочь! — посоветовал совсем злой Бусыга.

Проня сплюнул.

Тотчас произошло то, чего все, кроме Прони, боялись. Молодой верблюд, на котором остался всего один тюк с янтарём, почуяв лёгкость, решил самолично вырваться из холодной трясины и забился ногами, всем телом, разбрасывая вокруг себя грязь. Он сбил Караван-баши в сторону от уже намокших бараньих шкур. Баши немедля лёг на грязь, распластав руки и ноги.

Книжник, не слушая воплей Прони, ткнул ножом в ту бычью шкуру, на которой Проня обычно спал. Мигом привязал к ней аркан, замотал шкуру в комок и бросил её в сторону тонущего в солончаке Караван-баши.

Предводитель каравана, к ужасу Прони, полз на спине не к берегу, а к последнему тюку. Дополз, ухватил правой рукой тюк, а сам уже до бороды потоп в грязи. Кожаный свёрток попал как раз ему на живот.

— Делай волокушу! — крикнул Книжник вождю каравана, а Бусыге злобно проорал: — Подгоняй сюда верблюда! Окрути вокруг его живота верёвку, вяжи её с арканом волокуши!

Проню пошатывало. Он вроде добавил в себя зелья. Для храбрости. Только где он его берёт?

Обругав шурина, Бусыга крепко стянул верёвку от бычьей шкуры с арканом, привязанным к верблюду. Потом вгляделся в грязь, где в двадцати шагах от них томительно смертно ворочался их краснобородый проводник. Баши медленно, совсем медленно делал тонким ножом прорезь в толстенной бычьей шкуре.

— Харна кель![70] — донеслось от Караван-баши.

Книжник поднял верблюда и стал медленно тянуть животное от гибельной жижи. Верёвки натянулись. Бусыга закрыл глаза ладонями от солнца, оставив малый просвет между пальцами, и смотрел, как грязный куколь, кое-как свёрнутый из бычьей шкуры, пропахивает глубокий след в солончаке. На своём животе Караван-баши держал спасённый тюк с янтарём.