Точечка немного покачала головой из стороны в сторону… затем кивнула. Я глянул на Рози. Та нами, похоже, в данный момент не интересовалась.

— Что ж, я пою, — объявила Точечка и затянула «Звездную пыль» a cappella[53]. Надо полагать, назло мне. Но я ничего не сказал. Вокализация все еще интересовала меня.

— Как хорошо ты управляешься с голосовым конвертером? — спросил я ее.

— Прекрасно, — сообщила она сочным басом. — Полный диапазон.

— Хорошо. Этот самый диапазон ты хочешь сохранить — благодаря ему ты прославилась, и все твои песни написаны именно под него. Конечно, ты всех фэнов распугаешь, если вдруг запоешь баритоном… но состарить голос тебе не помешает.

— Не понимаю.

— Взгляни на текст песни. На ее главную героиню, на то, как она нервничает. Идея о том, что все преходяще, — не та концепция, что по нраву подросткам. Это уже что-то из взрослого опыта. Голос певца должен казаться в нужной степени умудренным для подобной песни. Но мы не хотим менять высоту твоего голоса. Значит, придется поменять тембр. Чуть огрубить его. Работать с дыханием. Перемежай пение вздохами и варьируй ноты. Юные голоса чисты — именно поэтому когда-то были так популярны мальчики- хористы. Но у взрослых голосов вариативность большая, они богаче. — Я подумал с минуту. — И еще они более напряженные, вот. Ты легко преодолеваешь голосом три октавы — разброс огромный. На обоих его концах должен быть какой-то напряг. Можешь такое устроить?

Точечка застыла, поигрывая локоном своих чудо-волос, спадающим на левое ухо. Застыла надолго. Ее жест повторялся — раз за разом, раз за разом.

Я посмотрел на Рози. Та следила за отметками на планшете.

— Запрос комплексный, — пояснила она, — с объемными прикладными расчетами. Она не зависла, Джейкоб. Она думает.

Точечка снова ожила.

— Как насчет такого вот?

И она спела первые четыре такта в совершенно необычном тембре — сразу повеяло былой эпохой, виски и кофе. При этом Точечка все еще выглядела шестнадцатилетней.

— Где ты такого нахваталась? — присвистнул я.

Точечка улыбнулась.

— Из сэмплов голоса Дженис Джоплин.

— Прекрасно, — кивнул я. — Ослабь напряг. Нам все еще нужно слышать твой голос. Поработай над ним. А пока давай переключимся на аккомпанемент.

Она воспроизвела гитару. Совершенно по-новому. Раньше мелодия была в ми, а теперь зазвучала в си-бемоле.

— Ты сменила тональность?

— Да. Подумала, если понизить ее, я останусь в обычном своем диапазоне, но подчеркну голос музыкой так, чтобы в целом песня звучала более зрело.

Вот это да. Чертовски быстро всему учится.

— Пока держись исходных тональностей. Пока наш продукт не войдет в конечную стадию — пусть все будет так. Столь резкие переходы с одного на другое мне тень на плетень наводят.

— Ну разумеется. Вы же всего лишь человек.

Рози усмехнулась.

Я уставился на Точечку. Она что, только что пошутила? Ее лицо не выражало ничего такого, за что можно было бы зацепиться. По сути, это не лицо — картинка, которую мой мозг интерпретирует определенным образом. Два глаза, нос, рот. Значит — лицо.

Точечка смотрела на меня в ответ.

Если ее ремарка взаправду была шуткой, я все равно никогда не узнаю наверняка.

Остаток дня прошел в праведных трудах. Я совершенно вымотался. Рози забила пепельницу до отказа и обзавелась славной парочкой кругов под глазами. И только Точечке было хоть бы хны.

— Ну все, больше не могу, — подвел я черту.

Рози кивнула и затушила последнюю сигарету.

Точечка посмотрела сначала на меня, потом на нее.

— Спокойной ночи, — произнесла она и испарилась.

Рози выключила планшет, бросив его на стол, неподалеку от «железа», что питало Точечку.

— Сейчас бы выпить.

Я молча сходил на кухню и принес фужер с вином и бокал. Поставил перед ней.

Рози изучила подношение взглядом.

— А чего-нибудь покрепче у тебя не сыщется?

— Это тебе. А я пить не буду.

— Совсем?

— Я завязал.

Она налила себе вина.

— Так странно — сидеть с тобой и пить одной.

Я пожал плечами.

— С чего вдруг ты стал отказывать себе в маленьких радостях?

— Тот год после Денвера выдался лихим. Я закидывался всем, до чего только руки доставали. Наливался до бровей. Однажды я очнулся в палате реанимации. Надо мной маячил перепуганный интерн с электродами от дефибриллятора в руках, и грудь у меня адски болела. И денег при мне не было ни гроша. — Я обвел руками интерьер. — Этот дом — все, что у меня осталось.

Она стала покачивать бокал в руке, не делая ни глотка.

Я придвинул фужер к ней.

— Все нормально. Меня это не волнует больше. Честно. — Я вдруг отчетливо ощутил усталость, клонящую меня к земле. — Ворчун? Открой нам панораму.

Активная стена в мгновение ока превратилась в широкое окно, за которым цвела и пахла тихая ночь. Бледный полумесяц застыл над горами в окружении крохотных огоньков звезд. В южной стороне огни Большого Лос-Анджелеса окрашивали подбрюшье неба в причудливые цвета.

Рози ахнула.

— Вот поэтому я и люблю это место, — кивнул я, кладя ладонь на стол. Она вдруг подалась вперед и взяла меня за руку.

Ощущения были такие, словно я прикоснулся к живому электричеству. А потом мы стали целоваться. А потом — не только целоваться.

Рози я повстречал после концерта в Броктоне. Еще до «Не заставляй меня плакать» — моей единственной по-настоящему удачной песни. Никогда не понимал, как же мы оказались в одной постели той ночью.

И этой ночью — тоже, раз уж на то пошло.

Мы лежали вместе, и я чувствовал волнующую тяжесть ее округлостей, тепло ее бедер. Лицом она прижалась к моей груди — так, что я мог вдыхать запах ее волос, но не видел глаз. Меня это всегда немного забавляло, а немного и раздражало… но все равно послевкусие от того, что с нами произошло, было теплым, уютным, очень-очень приятным.

И все-таки… я ведь даже не желал случившегося.

— Рози?

Она издала неопределенный звук.

— Почему ты здесь?

Она вздохнула и перекатилась набок. Посмотрела на меня укоризненно.

— Мы что, будем говорить об этом сейчас?

— Почему бы и нет.

— Как скажешь. — Она села на кровати и прислонилась спиной к стене. — Мне нужен был кто-то, кто обучил бы ее. Главная проблема субъективной информации, какой является музыка, в том, что она только у людей в мозгах. И ты — тот самый человек, что был нужен мне.

— Я вот о чем… почему ты здесь? Рядом со мной?

Она потянулась к прикроватному столику, взяла сигареты, зажгла одну.

— В мои планы это не входило, — протянула она каким-то полуизвиняющимся тоном. — Но я не сожалею, старичок. Ты все тот же. В любом случае я была бы не против, если бы все пришло к тому каким-нибудь… ну… другим путем.

— Слишком туманный ответ.

Она усмехнулась.

— Есть немного. На самом деле, я особо не думала в эту сторону. Одно из моих жизненных правил — «нормально делай, нормально будет». Точечка предложила мне тебя, а уж у нее, поверь, есть все способности к тому, чтобы отличить бездаря от профи. Вот и все. — Рози затянулась, выдохнула дым. Тот укрыл ее лицо тонкой вуалью. — Но я-то знаю, — продолжила она, — что это совсем не тот вопрос, что ты на самом деле хотел бы задать.

По ее взгляду я мгновенно понял, о чем она говорит.

— Почему ты ушла?

Она затянулась еще разок. Выдохнула.

— Потому что наши отношения были непрекращающимся сражением. Понимаешь? Мы ни в чем не могли сойтись — не могли даже решить, что будем есть на обед. И все эти маленькие ежедневные битвочки сожгли между нами все мосты. — Она подула на кончик сигареты. — Хотя это не совсем правда. Для меня в твоей жизни не оказалось места. Я не хотела быть просто твоей любовницей. Подстилкой. Девочкой на подтанцовке. — Она посмотрела на меня с прищуром. — И ты никогда не просил меня стать твоей женой. У тебя не было ни таланта, ни интереса к моей работе, а у меня не было ни способностей, ни навыков к твоей. Ты мог как-то влиять на мою жизнь… я могла влиять на твою… но друг на друга одновременно мы влиять не могли. Поэтому я ушла. В таком ключе, я смотрю, ты никогда не думал?