Когда у него была машина и все. что к ней обычно прилагалось, Дрю понимал, почему он интересен красавицам. Женщин привлекали не тощие бегуны на длинные дистанции. Их привлекали футболисты. Или ребята с тачками за сотню тысяч.

Футболистом Дрю так и не стал. И машины у него больше не было. Но Саре он. кажется, нравился. В нерабочее время по крайней мере. Она всегда находилась рядом, в баре у Арчи, или в «Чё-та с чем-то», или просто на скамейке в подкупольном парке. Дважды он потратил немного уже не столь бесценных кредитов на билет обратно в Центральный и все, что подразумевал приятный вечер.

Идеальное поведение для его новой личности. Всего лишь двое из семнадцати тысяч жителей, неразличимые среди остальных шестнадцати тысяч девятисот девяноста восьми. Для него — потому что от невидимости зависела его жизнь. Для нее… тут он не был уверен. Знал только, что, когда она засыпала на эстакаде — оба раза на обратном рейсе, — у нее чуть приоткрывался рот, обнажая едва заметно искривленные зубы. Зубы, которые на Земле исправили бы, а здесь — махнули рукой. И более чем что бы то ни было лицо спящей выражало полное, абсолютное доверие. К нему как к защитнику? Или просто к Луне как к безопасному месту — более безопасному, чем любое известное ему на Земле?

Но это все вне смены. А во время нее менялись и Сара, и Луна. Что касается Луны, тут причина была очевидна. Работать приходилось в вакууме, с тяжелой техникой, временами — сверхурочно. Кроме туризма сущестовали и другие источники дохода для Луны-ТК. Лунная промышленность опиралась на электричество, а его производство никогда не относилось к особенно безопасной работе. Чертовы солнечные панели буквально притягивали пыль — даже отражатели на краю кратера, гревшие ректификаторы на дне, куда единственные солнечные лучи за последние четыре миллиарда лет забрасывала адаптивная оптика панелей.

Никто не знал, почему каждая до последней пылинка оказывалась в конце концов на панелях — и, разумеется, всех это неимоверно забавляло. По крайней мере тех, кто не поднимал заново облака пыли, убирая панели для ремонта или взгромождая новые на бесконечно растущую решетку.

Впервые Дрю порадовался, что легенда приписала ему степень по политической психологии. Это отводило от него большую часть шуток про умников. «Четыре года студентковедения», — объяснял он, рискнув ввернуть словечко деда по линии матери, который всегда ухитрялся держаться чуть в стороне от семейных дел. «И немного курсов плетения корзин, чтобы дотянуть до диплома».

Между тем в рабочее время Сара продолжала быть для него боссом.

— Затемнение, — спрашивала она, — когда начнется?

В прошлой жизни он такие вещи заучивал. Но степень по политической ерундологии у нового Дрю запрещала действовать по-старому. А флуоресцентной раскраски скафандр, в котором он был заключен, маркировал его как слишком… ну да, зеленого… чтобы освоить всю здешнюю премудрость.

— Э…

Щелчок в наушниках — Сара переключила канал на частный, выделенный для личных бесед… или выговоров.

— Послушай, — сказала она. — Вчерашний вечер был вчера.

Пусть даже ничего сверх почти поцелуя и не случилось, прежде чем она заснула в поезде.

— Здесь от внимательности зависит твоя жизнь. Луму все равно, чем мы заняты после смены. Черт, да он, наверное, надеется, что мы поженимся и наплодим две тысячи детишек, лишь бы те пошли в подсолнухи. Но как только ты натянул скафандр, сосредоточься на деле. Иначе ты не просто вылетишь с работы обратно на Землю. Ты убьешься. Может, даже и не один. Понял?

— Ага.

— Так что — затемнение. Когда?

Дрю знал. А «Дрю» — нет. Что довольно паршиво, если хочешь впечатлить своего начальника и все более привлекательную женщину.

Он окинул взглядом горизонт — скафандр автоматически отсекал невыносимый солнечный блеск. Два больших пика на… как сказать, если тут во все стороны север? Меньший на тридцать градусов вправо. Солнце над самым горизонтом как висело миллиарды лет, так и будет висеть целую вечность.

Триста шестьдесят градусов за двадцать восемь дней — это чуть меньше пятнадцати градусов в день, — значит, вот скорость, с которой движется Солнце. Дрю демонстративно примерил ладонь к горизонту, считая вершки. Девяносто градусов — восемь ладоней, может, десять. Положено ему уметь высчитать время? Да к черту все, устал он играть назначенную роль.

— В среду?

Сквозь забрало шлема различить выражение лица Сары было невозможно.

— А не дашь себе труд назвать более точное время?

Он снова сделал вид, что меряет горизонт.

— Около одиннадцати? Незадолго до полудня. Хотя я мог промахнуться.

Сара обернулась к нему, просветлив забрало, хотя лицо ее было по-прежнему непроницаемо.

— Неплохо. Совсем неплохо. Если точно, то в одиннадцать двадцать две. Знаешь, электроника в скафандре позволяет вызвать поиск.

— О.

Черт побери кураторов, решивших сделать его неприспособленным к жизни. Разумеется, он знал. Как бы иначе он «догадался».

Они с Сарой стояли в паре километров от края, и ближайшие панели ПВС вздымались у них за спинами, словно самые большие в Солнечной системе рекламные щиты. Гектары за гектарами фотоэлементов на тонких ходулях, как старинные пожарные вышки. Здесь такие башни стояли прочно, потому что на Луне не было ураганов, смерчей и землетрясений, способных их снести. Они поднимались высоко над поверхностью, потому что «выше» означало короче затемнение, больше света и больше энергии для промышленности, глотавшей электричество, как дети глотают сладости на Хэллоуин.

«Не выключай свет» было шуткой. Фонари могли работать на аккумуляторах очень долго. А настоящее производство, пожирающее электричество, не могло. Трижды в месяц фабрики уходили в дорогостоящий простой. Не то чтобы рабочие были против, как и владельцы клубов, где те куролесили. Но не они двигали экономику Луны-ТК. Каждый новый гектар фотоэлементов означал все новые, жадные до энергии производства… и новые голоса, требовавшие от ПВС заслуживать свое имя. И чем выше карабкались панели, тем короче становились отключения. ПВС все расширялся и будет расширяться, пока разрастается сама Луна-ТК.

— А на что похоже затемнение? — спросил Дрю.

— Оно подкрадывается незаметно. Словно очень неторопливый закат на Земле, как я слышала. А потом бах — и темнота. — Она махнула рукой в сторону кратера. — Будто разом оказаться там, внизу. Даже когда ждешь, все равно заставляет нервничать.

Дрю всматривался в дно кратера. Луны-II. скрывшейся за гребнем собственного углубления, видно не было, но внизу теснились другие купола, их огни — как рои светлячков. В остальном на дне кратера лежала тень, такая густая, как бывает только в вакууме; везде, кроме рудников летучих веществ, куда отражатели на кратерном гребне отбрасывали могучие потоки солнечного лучей. Рудники не требовали электричества — только чистый, концентрированный свет, выжигавший все от воды до ртути и серебра из породы, четыре миллиарда лет не знавшей тепла.

— Эти тоже выключаются. — Сара уловила направление его взгляда. — Мы почти единственные, у кого нет передышки, когда заходит Солнце.

В рассеянном свете, сочившемся сквозь забрало, можно было различить намек на улыбку и искорки в глазах, какие появлялись у нее после работы. Достаточные основания, чтобы рассчитывать на поцелуй, когда они в следующий раз поедут в Центральный.

На Дрю внезапно навалилась сокрушительная усталость. Если он действительно ее поцелует, он хотел бы в этот момент быть самим собой.

— Сара, мне надо тебе кое-что сказать.

Она верно уловила его настроение, но не догадалась о причине. Искорки погасли, на него снова смотрела Сара-начальница.

— Еще как надо. Где ближайший аварийный бункер?

— Сара…

— Не-а. Если требуется, используй электронный поиск скафандра. Вот прохудится твой костюм внезапно, куда ты пойдешь? Черт, да если мой прохудится, куда ты меня потащишь? Давай же. Пшшш, пшшш. Время уходит. Ты, надеюсь, схватил аварийную заплатку, или у нас уже проблемы. Быстро!