— Не те, кто запрещает высказывать правдоподобные версии, отличные от официальной.

— А ты как думаешь, что случилось?

— Мне не стоит этого говорить.

— Вытащи идею на свет.

Ее улыбка становится шире.

— Возможно, я так и сделаю.

— Я новая Далай-лама… ну, может быть. Я могу осветить твою идею. Скажи мне, Нима.

Она долго изучает мое лицо и наконец говорит:

— Боюсь, что Сакья Гьяцо совершил самоубийство.

— Далай-лама?!

Не могу с собой справиться. Ее слова — клевета! Клевета на человека, который, как это ни странно, существует сейчас во мне.

— Ну и что, что Далай-лама?

— Бодхисатва живет для других. Он никогда бы не убил никого, себя тем более.

— Он оставался не спящим слишком долго, почти полстолетия. Он избегал урсидормизиновой спячки, потому что сон мешал ему исполнять роль духовного лидера. Для тех, кто в гибернации, жизненные процессы замедляются, но Сакья Гьяцо прожил эти годы в полной мере. Его святейшество обладал душой бодхисатвы, но у него было обычное человеческое тело. Износ тела лег бременем и на его дух. Сакья Гьяцо мучили сомнения, сумеет ли он продержаться все время полета и сможет ли быть пастырем колонистам на Гуге.

Я скрещиваю руки на груди. Эта идея оскорбляет покойного Далай-ламу. И отравляет меня.

— У него был сердечный приступ!

— Значит, ты согласилась с официальной версией, — спокойно говорит Нима.

— Ну ладно. Я думаю, кто-то убил Сакья Гьяцо. А вовсе не усталость и печаль заставили его самого это сделать.

— Детка, где твое сострадание? — мягко спрашивает она.

Я отплываю прочь:

— А где твое?

Я сражаюсь с дверью каюты старпома, хочу выйти и не могу.

Ниме приходится подплыть, постучать костяшками пальцев по пластине двери и выпустить меня.

Включились генераторы искусственной гравитации. Я чувствую их гудение через пол моей каюты в «Амдо», чувствую его и в блоке Z, где почивают наши сонники. Ларри говорит, что в других местах искусственная гравитация на «Калачакре» работает примерно как электричество во времена войн на Земле. Ну, во всяком случае, мне не нужно пристегиваться ремнем в учебной кабинке, и всякий мусор вроде зубных щеток, ручек и d-кубов не плавает вокруг как в дурном сне.

Кто-то стучит.

Кто?

Это не Ларри, сегодняшний урок уже был, и не мама, она спит в своей капсуле, и не папа, он сейчас в «Юцанге», помогает монахам строить каменные сады вокруг гомпы. Папа может посетить «Юцанг», а вот я — уже почти возведенная в сан Далай-лама — должна проводить время с обычными людьми, не монахами.

Снова стучат.

Входит Ксао Сонгда, капитан Ксао, пилот нашего корабля. Он отстегивает складной стул от стены и садится на него рядом с моей учебной кабинкой. Несмотря на напряженную работу, он слоняется повсюду почти столько же, сколько я.

— Старпом Фотранг сказала, что у тебя есть сомнения.

Сомнения — часть меня, как сбрасываемые баки — часть «Калачакры», что значит «Колесо времени». Наш страт-корабль сбросил цилиндры, заполненные замороженным антиводородом, разгоняясь до крейсерской скорости в первые четыре года полета. Хотела бы я так же легко отбросить свои сомнения!

— Ну? — Капитан Ксао поднимает бровь.

— Что, сэр?

— Мой старпом лжет или у тебя правда есть сомнения?

— Я подвергаю сомнению все.

Капитан Ксао наклоняет голову.

— Например, детка?

Он милый, но ведет себя невежливо.

— Я сомневаюсь в том, кто мой создатель, почему я родилась в огромной консервной банке, почему мне больше нравится, когда искусственная гравитация включена, а не выключена. Сомневаюсь в корабельности формы нашего корабля, в здравом рассудке Ларри, в реальности куска камня, к которому мы летим. Сомневаюсь…

Капитан Ксао пытается меня прервать:

— Грета!

— …болят ли у меня ноги, и сомневаюсь в том, что моя душа смешалась с душой Сакья Гьяцо, ведь я родилась до того, как он умер. Сомневаюсь…

— Стоять! — говорит Ксао Сонгда. — Старпом Фотранг сказала, что ты сомневаешься в официальной версии смерти двадцать первого Далай- ламы.

— Да.

— Я тоже. Но как твой капитан, а еще художник могу заверить тебя в том, что наш корабль имеет вполне корабельную форму.

Я пристально смотрю на него, а потом спрашиваю:

— Официальная версия — правда или нет? Сакья Гьяцо в самом деле умер от ин-фрахта мимо карты?

— Инфаркта миокарда, — поправляет капитан, он не понял мою шутку. — Да, именно так. Увы.

— Или вы говорите так, потому что это сказал советник Ти, а он выше вас рангом?

Ксао Сонгда сбит с толку.

— Зачем бы советнику Трунгпа лгать, как по-твоему?

— Из врущих побуждений?

— Из худших побуждений, — снова поправляет меня глупый капитан.

— Ладно, из худших. Был ли он причастен к смерти Сакья Гьяцо… из подлых причин, скрытых в глубине его сердца, как проклятые души заперты в аду?

Капитан шумно переводит дух.

— Великие боги, детка!

— Ларри говорит, что кто-то убил Сакья Гьяцо. — Я выбираюсь из своей учебной кабинки и делаю шаг к капитану. — Может, вы?

Капитан Ксао смеется.

— Знаешь, Гри-Бри, сколько мне пришлось покувыркаться, чтобы стать капитаном этого корабля? По происхождению я китаец, хань. В Свободной Федерации тибетских странников никто не горел желанием сделать меня капитаном «Калачакры». Но я истинный приверженец желтой веры, и я был лучшим пилотом среди тех, кто на тот момент еще не улетел к пригодной для обитания планете. И вот я здесь. Я не способен убить Далай-ламу или причинить вред его преемнику, равно как я не способен повредить буддийскую ступу чортен.

Я ему верю, хотя тревожная душа посчитала бы его последние слова нелюбезными. Я спрашиваю, разделяет ли капитан идею Нимы о том, что Сакья Гьяцо совершил самоубийство. Больше ли это похоже на правду, чем ин-фрахт мимо карты, про который говорит советник Ти? Когда капитан начинает отвечать, я перебиваю его:

— Отринь всю фальшь и реки лишь истинное слово.

Ксао моргает и говорит:

— Если ты настаиваешь.

— Да!

— Тогда я объявляю себя в этом вопросе агностиком. Ни одна из двух версий не кажется мне недостоверной. Однако ни одна не кажется и достоверной. Его святейшество отличался прекрасным здоровьем, и это заставляет сомневаться в версии советника Ти. Но я не могу поверить в идею Нимы, поскольку тяготы нашего пути для Далай-ламы легче птичьего перышка.

Неожиданно для себя я начинаю плакать.

Капитан касается меня так мягко, как будто мне на плечо опустилась сова. Я так себе это представляю. Сова. Птица, живущая на Земле, которую я никогда не видела и не увижу. Он шепчет мне: «Ш-ш-ш-ш».

— Зачем ты утешаешь меня?

Капитан Ксао убирает руки.

— Я больше не стану. Плачь, если тебе хочется.

Я плачу. Капитан Ксао плачет вместе со мной. Мы с ним едины в мысли, что мой наставник Ларри был прав и наш покойный Далай-лама оказался в руках кого-то очень подлого с худшими побуждениями.

За неделю до моего двенадцатого дня рождения монахиня по имени Долма Лангдун, которая работает в детском саду отсека «Амдо», приветствует меня через компьютерную сеть «Калачакры». Она хочет знать, соглашусь ли я в свой день рождения встретиться с детишками и принять от них подарки. Ее помощник сопроводит меня.

Подпись: «Мама Долма».

Я думаю: «Зачем ей это? И кто ей сказал, что у меня скоро день рождения?»

Не мои родители, которые спят в капсулах для сонников, и не Ларри, занятый тем же самым, потому что я его «исчерпала». Я решаю задать все вопросы маме Долме через сеть.

«Сколько детей?» — спрашиваю я, а в наушниках у меня играет «Симфония скорбных песнопений» Гурецкого.

«Пять, — отвечает она. — Милые детишки, младшей десять месяцев, старшему почти шесть лет. Это большая привилегия — быть с вами в ваш день рождения, ваше святейшество».