— Этого недостаточно, — промолвил король.

Де Вральи пожал плечами.

— Вы желаете услышать, что я признаю ваш закон и ваше распоряжение? — поинтересовался чужеземец, и в каждом его слове сквозило пренебрежение.

«Ну вот, начинается», — подумал Гастон. Граф Тоубрей направил коня между королем и капталем.

— Это моя ошибка, — произнес он.

Оба, и монарх, и де Вральи, посмотрели на него, словно он встал между ними во время поединка на копьях.

— Я пригласил капталя в Альбу к себе на службу и не смог предвидеть, даже несмотря на проведенную в сражениях на континенте юность, в каком свете он нас представит. Поэтому я лично выплачу необходимую сумму за допущенную мной ошибку.

Де Вральи отлично разыграл удивление и неожиданно воскликнул:

— Ну нет! Я настаиваю. Я возьму все расходы на себя.

Король посмотрел на графа Тоубрея, словно человек, заметивший редкий цветок на навозной куче. И тут Гастон вспомнил, что значит свободно дышать.

Через некоторое время, пока они вели непринужденный светский разговор, колонна построилась, и Гастон смог поехать рядом с братом.

— Это не то, что предсказывал мне ангел, — заявил де Вральи. — Но тут уж перебор. Меня раздражает, кузен, видеть, как ты унижаешься перед такими ничтожествами вроде этого шерифа. Ты должен избегать подобных поступков, иначе они войдут в привычку.

Гастон замер, а затем подался вперед.

— А меня раздражает, кузен, видеть, как ты выпендриваешься перед королем Альбы. Но могу предположить, что ты просто не можешь угомониться.

Он развернул коня и поскакал назад к своей дружине, оставив Жана продолжать путь в одиночестве.

Расположившись под гигантским каменным дубом и как–то необычно чувствуя собственное тело, Шип потянулся далеко за море деревьев. Он знал, что пребывает посреди страха и злости повстанцев, своенравной гордыни кветнетогов, траурных стенаний абнетогов, а ощущение далекого присутствия возвещало о прибытии с севера из–за Стены народа сэссагов. Он знал каждое дерево, которому минуло больше десяти лет, знал о больших прогалинах, усеянных цветущими ирисами, о дикой спарже, росшей у реки там, где столетие назад некий человек построил небольшой домик, о крупном рогатом скоте, который увел его налетчик для того, чтобы накормить повстанцев, о кистеухой рыси, напуганной, но в то же время разгневанной тем, что его армия разбила лагерь на ее территории, и о тысяче других мелочей, мельтешивших в уголках его сознания.

Он сочувствовал рыси. Непостижимые сильные существа с грязными помыслами и немытыми телами, запятнанные страхом и ненавистью, пришли в его леса и сожгли его лагерь, напугав союзников, уничтожив деревья и выставив его слабаком. Более могущественные кветнетоги начнут задаваться вопросом, стоит ли им служить ему; самые сильные могут даже попытаться оспорить его власть.

Среди Диких трудно было найти заслуживавших доверия помощников. Но он будет продолжать налаживать взаимоотношения, во имя блага всех Диких и их общего дела.

Он поднялся из–под любимого дуба и направился в лагерь. Мелкие существа разбегались с его пути, а повстанцы дрожали от страха. Он двигался на запад к горстке золотых медведей, которые стали его союзниками и построили жилища из веток и листьев. Шин кивнул Голубике, огромному медведю с голубыми глазами.

Медведь встал на задние лапы.

— Шип, — произнес он.

Эти животные ничего не боялись, даже его.

— Голубика, — поприветствовал его чародей. — Мне нужно больше твоих собратьев. Позволь взять малышку и отнести ее в ледяные пещеры.

Голубика задумался.

— Да, там лучше еда и самки. Хорошая мысль.

Закат, самый большой медведь, принес медвежонка. Лили была маленькой, и Шип мог легко донести ее. Она запищала, когда он взял ее на руки. Он погладил ее, а она его укусила и, почувствовав вкус его необычной плоти, чихнула.

Шип ушел от медведей, не сказав больше ни слова, и направился на север. Маг умел двигаться быстрее скакавшей галопом лошади и мог путешествовать таким образом столько, сколько хотел. Он убаюкал маленького медвежонка и зашагал еще быстрее.

Когда солнце опустилось на ширину одного пальца, он был уже слишком далеко от военного лагеря, чтобы слышать мысли своих союзников или чувствовать тепло от костров людей, которые решили служить ему. Он пересек несколько зеленых лугов, наслаждаясь буйством их жизни, ощущая плескавшуюся в речных потоках форель и выдр на берегах. Пересек большую реку, чьи воды текли далеко на юг от Эднакрэгов. Там Шип свернул и пошел вдоль берега на север, в горы. Одна лига сменяла другую. А чародей вбирал в себя силу из холмов, долин, ручьев и деревьев. И черпал он оттуда не только ее.

Но и вдохновение.

Он не хотел войны. Она началась случайно. И теперь ему приходилось воевать и беспрестанно напоминать себе зачем. Он будет воевать ради всего этого. Этой девственной природы. Ради того, чтобы сохранить ее нетронутой. И, конечно же, ради себя самого. Он становился сильнее с каждым существом, встававшим на его сторону.

Речное русло стало подниматься, быстрее и быстрее — вверх по огромному горному хребту, затем вниз, потом снова вверх. Шип проносился по предгорьям, словно сильный ветер. Олень резко вскинул голову, напуганный. Птицы разлетались в разные стороны.

Он прекрасно знал, где расположена нужная ему долина — та, что раскинулась в устье реки, которую народ сэссагов называл Черной и чьи воды вытекали из ледяных пещер под горами. Это было особое место, как и Скала, наполненное силой. Здесь правили медведи.

По крутой, но широкой тропе, ведущей от реки до самого верха горного хребта, он поднялся на вершину и принялся ждать. Его армия находилась в пятидесяти лигах отсюда. Шип опустил медвежонка на землю.

За его спиной начало садиться солнце, и он позволил себе поразмыслить над тем, что случится, если враг снова попытается напасть на его лагерь. И тут ему пришло на ум — теперь, когда он был настолько далеко от своих людей, — что у командовавшего вражеской армией должен быть в его лагере шпион. Конечно же. Иначе как он смог узнать, куда нанести удар? Должно быть, он использует для разведки животных.

Удивительно, сколько очевидного всплывает тогда, когда мозг отдыхает от хаоса, создаваемого другими существами.

— Шип.

Говорил старый медведь, проживший на свете больше ста лет. Звали его Флинт, и он обладал силой. Ростом он был почти с Шипа, и, несмотря на побелевшую шерсть на ушах и морде, его тело оставалось сильным и крепким, как созревшее яблоко.

— Флинт.

Медведь приподнял лапу, и медвежонок побежал к нему.

— Ее мать попала в плен к людям, и они истязали ее, — пояснил Шип. — Правда, справедливости ради стоит отметить, что ее спасли другие люди и привели к Голубике в мой лагерь.

— Люди, — произнес Флинт, и чародей ощутил его гнев и его силу.

— Зато я сжег Альбинкирк, — заявил Шип и тут же осознал, насколько бессмысленными были его хвастливые слова. Флинт знал это и без него.

— С помощью падающих с неба звезд, — сказал медведь. Его голос походил на скрежет, с каким пила вгрызается в твердую древесину.

— Я пришел попросить…

Стоя напротив Флинта, Шип почувствовал, что выразить свою просьбу стало неимоверно трудно. Все прекрасно знали, насколько сильной была неприязнь медведей к организации. Правительству. Правилам. Войне. Они будут воевать, если их вынудят. Но война сама по себе вызывала у них лишь отвращение.

— Не проси.

— Но то, что я делаю… — не сдавался Шип.

— Не имеет никакого отношения к медведям, — перебил его Флинт. — Это малышка Солнечного Луча. Без сомнения, ее брат придет, чтобы отомстить. — В словах старого медведя звучала осязаемая грусть. — И его друзья. — Он поднял медвежонка. — Они молоды и ничего не понимают. Я же стар и вижу тебя насквозь, Шип. Я знаю, кто ты.

Он развернулся и заковылял прочь. Чародею захотелось броситься за старым медведем и сесть у его лап. Набраться у него мудрости. Или попытаться убедить в своей… Нет, не в невинности, но в добрых намерениях.