Чужеземный рыцарь пришпорил коня.

Почти в тот же миг король поторопил Папу Джерома. При других обстоятельствах она бы зааплодировала.

По мостовой, ноздря в ноздрю, неслись два гонца, когда король и рыцарь сшиблись…

Конь сэра Жана рванулся в сторону, когда огромный слепень ужалил его в черный незащищенный нос там, где из–под шанфрона виднелись мягкие губы.

Боевой конь заартачился, потерял скорость и встал на дыбы, вполоборота от ограждения. Сэр Жан с трудом удержался в седле, стараясь заставить животное развернуться назад к перегородке, но он уже безнадежно отклонился от нужной траектории и двигался слишком медленно, чтобы ударить в полную силу. Рыцарь поднял копье и направил его чуть в сторону, конь снова встал на дыбы от боли.

Король мчался во весь опор, спина прямая, Папа Джером полностью подчинялся его воле, нацеленное копье взмыло в воздух, словно выпущенная из лука древнего божества стрела. В футе от короткого, похожего на нос корабля щита наконечник его копья резко взлетел, сбив лебедя со шлема противника. Король проскакал мимо, его оружие опустилось вновь, чтобы ударить в шар на последнем столбе трибун. Медный шар оторвался от столба и, подпрыгнув, пролетел мимо сэра Гастона, мимо двух гонцов, с грохотом несшихся по подъему на трибуны, и упал в ров с водой.

Королева зааплодировала… Но все же подумала, что король — она старалась сохранять объективность — мог бы чуть отвести копье и проехать мимо противника, не сбивая его герб. Он поступил бы благородно, более того, так было принято, особенно между приятелями, когда конь одного из рыцарей не слушался наездника.

Де Вральи возвращался на свой конец поля, расправив плечи и вновь управляя конем.

Дюжина королевских лучников встала между королем и двумя всадниками, которые поклонились, не спешиваясь, и что–то быстро говорили, но из–за слишком большого расстояния слов не было слышно. Оба держали в руках свитки, скрепленные разноцветными свисающими лентами.

Когда король отстегнул забрало и кивком подозвал их к себе, лучники расступились. На его лице, словно у мальчишки, играла победная улыбка. Дезидерата не была уверена, произошло ли все это благодаря ее молитве или нет, поэтому она помолилась еще раз. Гонцы подъехали к монарху, спешились и преклонили колени, оруженосцы принялись снимать с него доспехи.

На том конце поля, на расстоянии в несколько футов, спешился Жан де Вральи. Кузен что–то резко сказал ему, но высокий рыцарь пропустил мимо ушей слова брата и выхватил меч — настолько быстро, что глаз еле успел проследить за его движением.

Кузен ударил его по локтю сжимавшей клинок руки так, что чужеземец едва не выпустил оружие из рук — единственное неуклюжее движение, которое она заметила. Он резко развернулся к брату, но тот даже не шелохнулся.

Королева умела распознавать неконтролируемый гнев и затаила дыхание, пораженная, что галлеец настолько вышел из себя. Но пока ее взгляд был сосредоточен на нем, де Вральи удалось взять себя в руки. Она видела, как он небрежно кивнул кузену, будто собирался всего лишь ударить по ограждению. Чужеземец заговорил со своим оруженосцем, который забрал поводья могучего коня и с помощью двух пажей принялся снимать с него доспехи.

Пока Дезидерата пыталась осмыслить увиденное, она на мгновение потеряла суть происходящего. Внезапно король оказался подле нее.

— Он очень зол, — произнес монарх, склонившись над ее рукой. Казалось, его обрадовало столь несдержанное поведение соперника. — Послушай, дорогая, на крепость в Лиссен Карак напали Дикие, так, по крайней мере, утверждают оба гонца.

Она резко выпрямилась и потребовала:

— Расскажи!

Подошел сэр Гастон, с таким почтением, которого никогда не проявлял его кузен, даже когда преклонял колено перед королем.

— Ваше величество…

Монарх поднял руку.

— Не сейчас. На сегодня турнир закончен, милорд, благодарю вашего кузена за разминку. Я поскачу со всеми своими рыцарями на север, как только соберу их. На один из моих замков, причем довольно крупный, напали.

Сэр Гастон поклонился.

— Мой кузен просит лишь еще об одном поединке против вас. — Он снова поклонился. — А также желает, чтобы ваше величество знали, что он восхищен искусством выездки ваших лошадей и посему дарит вам своего боевого коня в надежде, что ваше величество обучит его с таким же мастерством, как и собственного.

Король улыбнулся, словно мальчик, которого похвалил родитель.

— Я и в самом деле обожаю лошадей, но вовсе не претендую на столь великолепного коня, но если он настаивает…

Монарх облизал губы. Сэр Гастон кивнул на оруженосца, который подводил к ним коня, уже без доспехов.

— Он ваш, ваше величество, а мой кузен просит лишь позволить ему взять другого коня и сразиться с вами еще раз.

— Он уже воспользовался своим правом, — заявил монарх. — Если он хочет получить еще одну возможность показать себя, то пусть собирает своих рыцарей и отправляется со мной на север.

Казалось, король хотел сказать что–то еще, но сдержался. Он позволил себе лишь скупую усмешку и произнес:

— И передайте ему, что в этом случае я с удовольствием одолжу ему лошадь.

Гастон поклонился.

— Мы поскачем с вами, ваше величество.

Но король уже отпустил его и повернулся к супруге.

— Все плохо, — сказал он. — Если автор письма действительно разбирается в происходящем и знает настоящее положение дел, то все очень плохо. Повстанцы. Демоны. Виверны. Все Дикие объединились против нас.

Услышав о том, кто напал на замок, придворные дамы перекрестились. Королева поднялась.

— Что ж, давайте поможем нашим достойным господам, — обратилась она к своей свите и поцеловала короля. — Тебе будут нужны телеги, провиант, фураж, походные кухни и запасы воды. Я напишу списки и отдам необходимые распоряжения. Ты собирай своих рыцарей, а я позабочусь, чтобы все остальное было готово к полудню.

В один миг ветер перемен — настоящей войны, которая, так или иначе, подразумевала великие победы, свершения и подвиги, — развеял ее мимолетный интерес к чужеземному рыцарю. Тем более, ее возлюбленный — король — отправлялся сражаться против Диких.

Он посмотрел на нее с обожанием.

— Благослови тебя Господь! — еле слышно прошептал монарх.

Он позвал констебля. И графа Тоубрея, который тут же шагнул вперед.

Граф облагодетельствовал короля кривой усмешкой.

— Хорошо, что все мои воины сейчас при мне, ваше величество, и что вы изволили созвать рыцарей на турнир.

Король недолюбливал Тоубрея, но теперь у них появилась общая цель. Монарх хлопнул собеседника по плечу.

— Если бы я только знал! — воскликнул он.

— Мои рыцари в вашем распоряжении, — кивнул граф.

Король покачал головой.

— С вами, Тоубрей, всегда так. Как только я нахожу причину презирать вас, вы тут же оказываете мне помощь. И все же год спустя вы опять найдете способ все испортить.

Граф отвесил поклон.

— Какой уж есть, ваше величество, а сейчас я всего лишь ваш покорный слуга.

Его взгляд метнулся к королеве. Она ничего не заметила, поскольку была поглощена составлением списка крупногабаритных повозок, которые требовалось раздобыть в Харндоне. Но король проследил за взглядом Тоубрея и недовольно поджал губы.

Граф в свою очередь наблюдал за королем. Он мог бы с легкостью сместить его — казалось, у монарха нет ни высоких чувств, ни каких–то иных целей, кроме побед на ристалище и в кровати собственной жены.

Но вот Дикие вторглись в их земли, а королевское войско уже готово выступить. И создавалось такое впечатление, будто подобная удача сопутствует его величеству постоянно.

Капитан очнулся в лазарете монастыря. Голова покоилась на перьевой подушке, руки — левая в тугой повязке — на белом шерстяном одеяле, накинутом поверх мастерски сотканной льняной простыни. В узкое окно прямо над головой заглядывали лучи солнца, свет попадал и на храпевшего на соседней кровати Плохиша Тома. На следующей койке лежал лицом к стене какой–то парнишка, а напротив него — пожилой мужчина с перевязанной головой.