— Вы его знаете? Славный мальчик! На самом деле не внук, а правнук, и еще, если с другой стороны посмотреть — то троюродный внучатый племянник.

Сирена на улице поутихла — до замещения было еще достаточно времени, потому в следующий раз она должна была зазвучать только через полчаса.

— Так о чем мы говорили? — спросила госпожа Куинда. — Ах, да, вы сказали, что переговорите с Арникой.

— Возможно, она захочет побывать на репетиции, — сказал Энжел, проведя ладонью по глазам, — я — точно захочу.

— Это совсем несложно устроить, — заверила Энжела госпожа Куинда, закрывая курники заранее заготовленными листами теста, — репетиции идут почти ежедневно.

— С вашим талантом устраивать — не сомневаюсь, — покивал Энжел и потянулся за своей сумкой, лежащей на полу рядом с ножкой кресла, в котором он сидел. На губах его образовалась какая-то странная полуулыбка-полуусмешка, какая бывает у ребенка, обнаружившего вдруг, что если наступить ногой на садовый шланг, то вода из него перестанет течь, а садовник — тот самый садовник, который запрещает рвать с куста незрелые ягоды крыжовника, — начнет пристально разглядывать лейку шланга, направляя ее себе в лицо. — А у меня для вас кое-что есть. Это же ваше?

И он вытащил из сумки веер, тот самый, который некогда поднял с пола в святилище Атая в Тхи-Шу.

Госпожа Куинда вытерла руки о передник, приняла веер, раскрыла его, обмахнулась им несколько раз и, закрыв, вернула Энжелу.

— Он принадлежал Анири, а я — не она. Вернее, я — не вполне она. Мое имя — Огния Куинда, если вы не против, — сказала она и принялась расставить курники по духовкам.

— Куинда — это же от ледово-эльфийского «куиинди» — «рассказчица»? — поинтересовался Энжел, который, кажется, собирался задать совсем другой вопрос касательно имени собеседницы.

— «Сказочница», — поправила его госпожа Куинда, мешая кочергой угли в топке плиты и открывая и закрывая задвижки, чтобы направить тепло к духовкам. — Когда я заполняла анкету на получение гражданства, требовалось указать какую-нибудь фамилию, и мне ничего лучшего тогда на ум не пришло. Называйте меня лучше просто Огнией. И я вам очень благодарна, за то, что вы освободили Анири.

— Вас освободил Пу, а не я, — возразил Энжел, — Ну или не вас, а Анири, если вы более себя с ней не отождествляете. Так что вам не за что меня благодарить… Огния.

— Пу ничего не смог бы сделать без вас, — покачала головой Огния, — он даже из преисподней без вашей помощи не выбрался бы, куда ему других освобождать?

— А откуда вы знаете, что Пу был в подземельных, и мы помогли ему освободиться? — спросил Энжел прищурившись.

Огния постучала пальцем по стеклу термометра, показывающего температуру внутри одной из духовок, закрыла дверцу топки и лишь после этого ответила на вопрос:

— Так было в сказке, придуманной Анири, перед тем, как ее заточили в кристалле.

Энжел отставил в сторону свою чайную чашку и выпрямился в кресле, чуть подавшись вперед.

— Где-где, простите? — спросил он неожиданно для себя самого хриплым севшим голосом. Серые его глаза приобрели голубоватый оттенок, а сам он побледнел и как будто стал выше ростом.

— В сказке, — ответила Огния, сморгнув от неожиданности.

Впрочем, она очень быстро сориентировалась и изящно поклонилась Энжелу на катайский манер — так кланяется придворная дама, встретив в приемной правителя его министра.

— Думаю, будет лучше, если вы мне все расскажете, — произнес Энжел все так же хрипло. — Все!

Огния пожала плечами и уселась во второе кресло.

— У Анири в Катае была своя специализация, своя… э… работа, — сказала она. — Она была имперским летописцем. Вела записи обо всех значимых событиях, происходящих в стране. Для этого у нее была замечательная красная тушь и кисточки, сделанные из ее собственного меха, а писала она на белоснежном шелке, который ткала сама Нефритовая Императрица. Собственно, та, кроме как ткать, ничего и не умела, но в этом деле лучше ее никого не было. Однажды Анири обнаружила, что если она запишет таким образом что-то, чего на самом деле не случалось, то записанное обязательно станет действительностью.

Энжел закашлялся.

— Нет-нет, конечно все было не так просто, — поспешила сказать Огния, — для такого творчества требовался не только правильный шелк, правильные кисточки и правильная тушь. Записывая такие… э… сказки, Анири тратила очень много силы, и чем более значительных персон касалась история, чем большее отклонение от обыденного порядка вещей описывала она, тем больше силы ей требовалось.

Энжел чуть заметно усмехнулся и переменил позу, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу. Огния избегала смотреть на своего гостя, ее взгляд блуждал по кухне, частенько останавливаясь на открытом окне, однако голос был совершенно спокоен. Она рассказывала, как обнаружив, что ее сказки могут оказывать влияние на происходящее в Поднебесной, Анири сначала испугалась и решила было никогда не использовать свое новое умение, однако природное любопытство вкупе с насущной необходимостью заставили поменять решение и даже немного поэкспериментировать.

— Вообразите, — говорила она, — внучка, гуляя по лесу, попала в капкан и сильно повредила лапку. И оставаться бы ей хромой, если бы не сказка о том, как доктор-эльф, ехавший из Тыпонии в Жарандию, случайно проезжал мимо и вылечил ее, а после еще и в жены взял.

Выяснилось, что если в сказках основными действующими лицами были чужеземцы, случайно оказавшиеся в центре событий, то сил требовалась гораздо меньше. С тем же успехом можно было использовать и людей, которые должны были умереть, но отчего-то не умерли.

— Почему так? — спросил Энжел.

— Я много думала над этим вопросом, и у меня есть одно объяснение, которое меня устраивает, — ответила Огния. — Но не знаю, устроит ли моя теория вас.

— Какая теория?

— Я думаю, что есть некоторый естественный порядок вещей, некое ожидаемое развитие событий, — сказала она. — Это не судьба, в буквальном ее понимании, не что-то совершенно предопределенное. Хотя и сродни судьбе. История, к примеру, не предопределяет, что башмачник не может стать Императором, однако ему придется сильно попотеть, захоти он это. Это — как течение реки. Если бросить в Ицку у Широкого моста ветку, то течение унесет ее в Океан, либо прибьет к берегу — вариантов не так уж и много. Бывает так, что одна ветка цепляется за другую, а обе они — за какую-нибудь корягу, глядь — а на реке затор, и течение вынуждено огибать его. Впрочем, заторы тоже могут возникнуть лишь на определенных местах — они, в каком-то смысле, тоже часть реки.

— Кажется, я вас понимаю, — кивнул Энжел. — Ицка так или иначе донесет свои воды в Океан, но у каждой щепки может оказаться свой путь. И что же дальше?

— Это я и называю Историей. У нее нет разума, как такового, она не персонифицирована, но сама по себе она — сила.

Энжел снова кивнул.

— Заметьте: так или иначе, река сама справляется с заторами — расталкивает и размывает их, а если они перекрывают ей ход, набирается сил и переливается через них. Конечно, заторы тоже разные случаются, бывает, что из-за них и новое русло появиться может. Но главное не это, главное то, что река сама пытается разобраться с тем, что ей мешает. И с Историей то же самое. Но и Истории разные бывают: у Ицкарона — своя, у Поднебесной — своя. История Поднебесной не может контролировать все на свете, ей нет дел до ицкаронского горшечника, его для нее и вовсе не существует. И даже если он по какому-то капризу решит отправиться в Ут-Кин, то и тогда она его заметит не сразу — сами посудите, ну какой шанс, что один чужеземец сможет на что-то серьезно повлиять? То же касается и выживших — она не замечает их, думая, что они погибли, и их истории закончились. Потом, конечно, когда обнаруживает, что они живы, старается исправить ошибку. В Поднебесной считалось, что к избежавшему смерти та приходит еще дважды; если выживший сможет и тогда уберечься от нее, то она оставит его в покое. Но чаще бывает иначе: чудом избежав гибели, человек вскоре умирает от другой причины.