— Едут, — бросил он коротко.

Милорд Квентин тут же оказался на подножке коляски и замер там, всматриваясь в темную точку на самом горизонте. Минуту или около того он и вовсе не шевелился, а потом вдруг начал спешно чистить манжетой рукава полу камзола, совершенно, надо заметить, чистого. Затем принялся пятерней расчесывать свои длинные волосы и даже развязал и снова завязал головной платок, их стягивающий. Что касается милорда Ларена, то с той минуты, как он заметил фургон на дороге, эльф сделался бледен, а плечи его болезненно обмякли. Пошатываясь, он вышел из коляски, при этом прогулочная трость оказалась вдруг очень кстати — ноги отчего-то стали ватными, хотя прежде милорд никогда не жаловался на подобную слабость.

К тому моменту, когда фургону оставалось преодолеть последнюю сотню метров до таможенных рогаток, и светловолосый возница уже понемногу натягивал вожжи, умеряя бег серой в яблоках лошади, у милорда Квентина окончательно сдали нервы. Что-то выкрикивая, он бросился к фургону, по-ребячески перемахнув через перекладину, лежавшую на двух рогатках. Этим он весьма изумил таможенников, а возницу, который видимо решил, что милорд собирается броситься лошади под копыта или фургону под колеса, заставил натянуть вожжи и спешно закрутить ручку тормоза. В тот же миг, не дождавшись полной остановки фургона, навстречу милорду Квентину с козел фургона соскочила темноволосая женщина в потрепанном охотничьем наряде, заглушая своим визгом и скрип тормозов, и ржание несколько перепугавшейся лошади, и выкрики самого милорда. Эти двое встретились и схватились в крепких объятиях; совершенно не стесняясь присутствующих, принялись осыпать друг друга поцелуями, перемежая их громкими, но малопонятными восклицаниями.

— Это и есть ее сын? — поинтересовалась у возницы молоденькая — не старше семнадцати лет — катаянка в зеленом платье, выбираясь из глубины фургона на козлы.

— Ага, — ответил возница и, обернувшись, крикнул вглубь фургона: — Сонечка, хватит спать. Ицкарон уже!

— Разбудишь у Храма Героев, — ответил ему женский заспанный голос. — Что я, Ицкарона никогда не видела?

— Нам сейчас таможню проезжать, — сказал светловолосый, раскручивая ручку тормоза.

— Ну и задекларируй меня как что-нибудь недвижимое, — буркнула в ответ названная Сонечкой, — не мне тебя учить.

Светловолосый, пожав плечами, направил фургон к таможенникам, которые с интересом наблюдали за встречей матери и сына. Последних пришлось объехать по заметной дуге: те стояли на середине дороги и не только никуда уходить не собирались, но и вовсе окружающей реальности не замечали.

— Мама, посмотри, как я вырос, мама! — услышал возница, когда фургон проезжал мимо.

— Квени, маленький мой! — причитала мать, начисто игнорируя тот факт, что сын был на добрую голову выше ее.

Капралу Таможенной Стражи возница отрекомендовался как Энжел Сувари, жрец Малина, после чего назвал имена и род занятий своих спутниц: катаянки — Лу Ай Лей, ведьмы; той, что не пожелала вылезти из фургона — сэра Сони эр Нурани, жреца Нурана; и той, что шагах в сорока от них продолжала стискивать в объятьях сына, не видевшего ее тридцать лет — Лары Уиллис, жрицы Луни. Таможенники, услышав, кем является возница, слегка побледнели, но все же изъявили желание осмотреть фургон. Впрочем, осмотр они произвели очень быстро, едва заглянув внутрь, так что имей Энжел желание провезти в город что-нибудь контрабандой, ему не потребовалось бы открывать порталы или придумывать что-то в этом роде.

Проехав за рогатки, Энжел припарковал фургон возле коляски Эоринов и, спрыгнув с козел, подошел поприветствовать милорда Ларена, все еще стоящего на том самом месте, на каком он был, когда милорд Квентин бросился навстречу матери. Заодно Энжел захватил и вещи Лары — ее лук и стрелы, которые она оставила в фургоне, когда выпрыгнула из него.

— А что же вы ждете, Ларен? — поинтересовался он у эльфа, после того, как обменялся с ним рукопожатием и передал ему чехол с луком и колчан. — Отчего не идете к ним?

— Да я как-то… — промямлил тот, нервно подернув плечами, — как-то… не знаю…

Он засуетился, устраивая вещи Лары в коляске, укладывая их то на задний диван, то на передний, то на краю сидения, то поперек. Лук отчего-то все сползал, а стрелы норовили вывалиться из колчана. Наконец Ларен все-таки уложил их так, чтобы ничего никуда не сползало и не высыпалось.

— А вы сейчас в какую сторону собираетесь ехать? — вдруг поинтересовался он.

— Перво-наперво — в Храм Героев, затем — к сестре, на Большой Треугольник, после — на биржу Громбуханки, и, наконец, — к себе, в Храм Дорог, — ответил Энжел. В Храм Героев он собирался, чтобы доставить спящую химеру и увидеться с отцом и братом, Лу Ай Лей он планировал пока устроить пожить у сестры, а что до биржи извозчиков, то именно там по договоренности с киркогорскими гномами надо было оставить фургон и лошадь. — Если вы об этом спрашиваете, то я могу вас подвести хотя бы до площади Последнего Короля, но право, Ларен, бросьте… Идите к ним, ваше место там.

— Она не захочет меня видеть, — вздохнул Ларен, — и правильно… после того, как я…

— Уговорили меня найти ее? Чушь. Да даже если не захочет, так и что ж? Не захочет сейчас, но пока вы оба живы, все может перемениться. Ларен, хотите совет от жреца Малина — а вы именно в той ситуации сейчас, когда только такие советы и слушать? Вам достался еще один шанс, не отказывайтесь от него. Быть может, вы и проиграете, но если вовсе не станете играть, то точно ничего не выиграете. Идите к ним, Ларен.

Эльф сделал в сторону Лары и Квентина два или три шага, затем остановился, оглянулся и вернулся к жрецу. Тот, увидев это, неодобрительно покачал головой, но в намерении эльфа он ошибся: Ларен вытащил из-за манжеты своего рукава небольшой картонный прямоугольник и протянул Энжелу.

— Это визитная карточка человека, которого я нанял для утряски вашей проблемы, — сказал он. — Я уже заплатил ей, и она все подготовила, но вам, вероятно, лучше будет встретиться с ней лично и уточнить детали. С Арникой, я, понятно, на эту тему не общался, как договаривались: это вы сами.

— Да-да, я сам, — кивнул Энжел, принимая у эльфа карточку и пряча ее в поясной карман. — Спасибо, Ларен.

Эльф замотал головой.

— Что бы там дальше не было, это я у вас в неоплатном долгу, — сказал он, и, поклонившись жрецу, направился к сыну и Ларе.

— Удачи вам, — пробормотал Энжел, запрыгивая на козлы, и тут же сам добавил: — к Малину!

Восьмой дом на Малом Треугольнике оказался одноэтажным каменным строением ухоженного вида с широкими чистыми окнами, черепичной крышей и маленьким палисадником за невысокой чугунной оградой, в котором росли сиреневые кусты, — словом, весьма приличный домик, особенно для Старого города. Впрочем, Малый Треугольник, сам по себе, считался кварталом относительно приличным: тут не было ни покосившихся от времени развалюх, ни дешевых ночлежек, люди жили, конечно, небогатые, но и не городское отребье — самые обычные люди, готовые, правда, мириться с тем, что из-за замещений несколько дней в году приходиться искать ночлег где-то на стороне.

Дверь открыла невысокая рыжая женщина, желтоглазая и самую малость раскосая. Сложно было сказать, сколько ей лет: в целом выглядела она едва ли на сорок, однако среди рыжих ее волос было столько седых прядей, что в этой оценке невольно возникали сомнения. Одета она была в пестрое домашнее платье, поверх которого был завязан перепачканный в муке светло-серый кухонный фартук.

— Госпожа Куинда? — поинтересовался Энжел. — Мое имя — Энжел Сувари. Милорд Ларен Эорин должен быть предупредить вас о моем визите.

— Вы жрец Малина, — кивнула женщина, — проходите.

Кухня, куда госпожа Куинда провела Энжела, оказалась довольно большой — как минимум, она занимала треть дома. В дальнем углу ее расположилась внушительных размеров дровяная плита с широкой варочной поверхностью, двумя духовками и баком для нагрева воды; рядом с плитой — мойка с медными кранами, в центре комнаты — длинный разделочный стол, у ближней стены — сервант, полный посуды, а поближе к окнам, выходящим на палисадник — стол поменьше, обеденный, под которым прятались три крепких табурета. Тут же, у открытых окон, боком к ним, стояли два удобных кресла, а между ними — маленький круглый столик, на котором было достаточно места для чайного набора и масляной лампы.