— На маски? — удивилась Огния.

— Да. У себя на родине они прятали белые чумные пятна под карнавальными масками. Насколько я понимаю, когда чума охватила их родной город, они, вместо того, чтобы организовать лечебницы и объявить карантин, скрывали от окружающих свою болезнь и устраивали празднества с танцами и маскарадами. Само собой, от таких противоэпидемиологических мер город, в котором по легенде было чуть ли не пятьдесят тысяч жителей, превратился за год в одно большое кладбище. В конечном итоге, выжившие, а таковых оказалось сравнительно немного — примерно тысяча человек, погрузились на корабли и отправились на запад. Доплыли не все. Из дюжины кораблей до Ицкарона добрались лишь восемь — остальные пропали в зимних штормах. Ну а маски они так и не захотели снимать — боялись без них заболеть. Через несколько лет городскому совету даже закон, запрещающий по улицам в масках ходить, принять пришлось.

— Надо же, — сказала Огния, и вдруг забеспокоилась: — А мне гражданство ваше не дадут, так получается? У меня ведь денег нет, читать я по-вашему не умею, писать не умею…

— С деньгами проблему решим, — сказала я. — А писать и читать ты выучишься. Но для начала тебе придется, конечно, по-ицкаронски говорить научиться.

— Тогда чего время тянуть? — сказала Огния. — Раньше начну — раньше выучусь. Как по-вашему будет «лисица»?

Огния оказалась очень способной ученицей. К вечеру она успела выучить сотни три слов, и вполне могла составлять простые фразы. Конечно, произношение несколько хромало, особенно это заметно было на шипящих, но для оборотня ее успехи были просто потрясающими. Нет, не подумайте, я не считаю живущих в двух формах глупыми — уж кто-кто, а я-то прекрасно осведомлена, кто из них на что способен. Просто их таланты, как правило, лежат не в области лингвистики. Зато у них множество других достоинств.

Кошки, к примеру, упорные, последовательные и чрезвычайно терпеливые существа. Если вам повезло подружиться с котолаком — это на всю жизнь, если не повезло оказаться врагом котолака — это тоже до смерти одного из вас. Волколаки — как дети, взрослые наивные дети. Они очень прямолинейны и непосредственны, причем во всем. Беролаки сильны и добродушны, правда несколько флегматичны и ленивы. Вороны обладают академическим складом ума, у них все по полочкам разложено, а их памяти позавидует любой жрец Библиотекаря. Ламии — хладнокровные и практичные, при этом очень внимательны к мелочам; из них замечательные картографы получаются. Цапли и лебеди — замечательные танцоры и поэты, в жестокости им тоже равных нет — кто бы мог подумать? Моржи, морские львы и тюлени — те несколько простоваты, зато трудолюбивы, отзывчивы и очень общительны. Что до кицунэ, то Огния — первая, кого я встретила из этой породы, так что толком о них ничего не знаю, кроме двух или трех катайских легенд, особой веры к которым у меня не было — уж слишком они неправдоподобны.

Вечер того дня я запомнила плохо: у меня поднялась температура, и мир поплыл у меня перед глазами. Ужином Огния занималась без моего участия: развела костер моим огнивом, которое я по счастливой случайности не выкинула в море, когда утром избавлялась от лишнего веса, и зажарила над углями глухаря, подстреленного мною часа за три до остановки на ночлег. Ее кулинарных способностей я, правда, оценить не смогла: с большим усилием проглотив небольшой кусочек птичьего мяса, я так и не почувствовала его вкуса. Ночевать мы устроились в дупле громадного старого каштана, которое было так велико, что я смогла почти свободно улечься в нем, чуть поджав ноги в коленях. Укрылась я остатками парусинового полотнища, едва прикрывшего мои ноги, после того, как я нарезала с него портянки. Огния, обернувшись лисицей, устроилась у меня под левым боком.

Сны мои были тяжелы и сильно походили на кошмары. Мне снилось, что я спасаюсь вплавь от преследующих меня пиратов, что течение уносит меня почему-то к Драконовым островам, но там отчего-то вовсе не так тепло, как говорят легенды, а очень даже наоборот: вода была настолько ледяной, что у меня опять свело левую ногу, и я начала тонуть. Проснулась я от собственного крика и боли в ноге — судорога оказалась самой настоящей. Огния помогла мне справиться с ней, крепко сжав икру своими маленькими цепкими пальчиками, неожиданно очень сильными для такого хрупкого на вид создания. Понемногу боль отступила, я снова заснула, и на этот раз увидела во сне Ларена. Он явился, чтобы предъявить свои права на Квени, и забрать его в свой эльфский особняк. С ним была целая толпа ушастой родни и свора чиновников из Опекунского совета; они говорили, что я плохая мать, что я бросила ребенка на воспитание кровососов, что я месяцами пропадаю Малин знает где, что я развлекаюсь с оборотнями, в то время, когда мальчик — отпрыск древнего и уважаемого эльфийского рода — страдает в одиночестве. Ларен при этом злорадно скалился, а Квени где-то за его спиной звал меня, крича, что не хочет становиться эльфом, однако я никак не могла пробиться к нему через ставших живой стеной клерков. Отвратительный сон.

Проснулась я совершенно разбитой. В горле першило, из носа текло, глаза слезились. Огния уже хлопотала над завтраком: пока я спала, она развела костер и испекла на углях яйца какой-то птицы, гнездо которой успела разорить с утра. Однако мое состояние было таково, что кусок не лез мне в горло.

Огния приложила тонкую ладонь к моему лбу и покачала головой.

— Жар у тебя, — сказала она. — Жар и лихорадка. В таком состоянии ты далеко не уйдешь. Видимо, придется нам провести день здесь.

— Я сейчас немного посижу и встану, — пообещала я. — Это всего лишь легкая простуда. Если я из-за таких пустяков буду сидеть на месте, то никогда до дома не доберусь.

— А кто такой Квени? — поинтересовалась Огния. — Ты во сне его звала.

— Сын, — ответила я, не удержав улыбку. — Квентин. Мое сокровище. Он помладше тебя будет — ему летом десять исполнилось. Он у меня очень умный и красивый мальчик.

Огния тоже улыбнулась — она вообще прекрасно умеет разделять чужое настроение, как я заметила.

— Познакомишь обязательно, — сказала она. — А Ларен кто такой?

Разумеется, от моей улыбки и следа не осталось.

— Эльф один, — ответила я, делая вид, что меня очень интересует состояние тетивы на Месяце. — Когда-то мы были знакомы. Давно, лет одиннадцать назад. Не знаю, отчего вдруг я его вспомнила.

— Наверное, потому что он — отец твоего сына? — прищурилась Огния.

— У Квентина нет отца, — ответила я.

— Непорочное зачатие? — хихикнула Огния. — Мне приходилось слышать и о таком. В Ицкароне дошли уже и до этого?

— Я не хочу разговаривать на эту тему, — ответила я. — У меня горло болит.

— А не болело бы горло, разговаривать стала бы? — хихикнула Огния. — Нет? Я так и думала. Скажи, как будет по-ицкаронски «обида»?

— «Обида», — ответила я. — Извини, я действительно не хочу разговаривать на эту тему. Не потому, что обижена на кого-то, или что-то в этом роде. Просто потому, что разговаривать не о чем.

— Как скажешь, — пожала плечами Огния. — Как будет по-ицкаронски «не твое дело»?

В путь мы пустились уже ближе к полудню, когда мне несколько полегчало, и меня перестало лихорадить. Шли не быстро. Огния, вероятно, одна могла бы двигаться куда скорее, но с пониманием отнеслась к моему состоянию. Наблюдая за ней, я пришла к выводу, что она весьма довольна тем, что встретила меня. Не удивительно, если представить, какой ей пришлось проделать путь в одиночку. Насколько я поняла из ее рассказа, до того, как стать изгнанницей, она жила в одной из западных провинций Катая, откуда бежала сначала в Буратию, потом добралась до берега океана и пошла вдоль него на запад, стараясь нигде не задерживаться дольше необходимого. В моей компании она, кажется, не так опасалась своего «жениха», твердо уверенная в том, что он до сих пор преследует ее. Во всяком случае, я заметила за ней привычку непроизвольно оглядываться назад, будто он мог появиться у нее за спиной в любой момент.