— Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, — без улыбки произнес Лопухов.

Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.

Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:

— А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. — Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: — В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. — И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: — Там ей тепло будет, даже жарко.

— Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, — заметил Лопухов.

Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:

— Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.

— Вот что значит полное среднее образование, — громко рассмеялся бульдозерист. — Все знает.

Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.

— Считаю твой смех неуместным, — нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. — И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.

— Ух ты, какая строгая! — заступился за паренька Лопухов. — А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что — не коммунистический показатель?

Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:

— Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.

— Выходит, ты неполноценный? — Лопухов уставился на паренька. — Или отлыниваешь от чего? — И потребовал строго: — А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.

Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:

— Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…

— Ну и как? — осведомился Лопухов. — Получается? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?

— Вы, Василий Егорович, — вежливо сказал паренек, — автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.

— Значит, не подхожу?

Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

— Значит, пока нет.

— Формалист ты!

— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнес паренек.

— А себя небось зачислишь?

— Вовсе нет, во мне пятно есть.

— Это какое же такое пятно?

Паренек махнул рукой, попросил Зину:

— Скажи. — Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: — Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

— Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из–за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

— Что ж ты так?

— Я испугался.

— Испугался? Бульдозерист, он, все равно что танкист, должен быть смелым.

— Я смерти не боюсь.

— А прораба, выходит, больше смерти испугался.

— Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, — попросила девушка, — мы его и так сильно критиковали. И он ужасно все сильно переживал.

Лопухов положил руку на плечо пареньку, сказал озабоченно, ласково:

— Это хорошо, что ты так расстроился. Нам люди–деревяшки вовсе не требуются. Нам люди очень душевные нужны. И с этого главная красота жизни будет. — Задумался, проговорил наставительно: — И правильно, ребята, что вы так высоко мерку под свою бригаду держать хотите. Только я так полагаю: выше темени ее задирать не к чему. Дерево кверху растет не оттого, что его кто–то для этого дергает. Подтягивать друг дружку можно, а вот дергать — это не обязательно.

— А я хочу, чтобы он во всем был хороший, — решительно заявила девушка, — и буду его дергать, как вы выражаетесь.

— А в кино ты с ним хоть раз ходила? — осведомился Лопухов.

— Ходила, — шепотом сказала девушка.

— Ну, тогда порядок. Тогда, значит, все правильно.

Бережно завернув просушенные электроды в кусок брезента, Лопухов встал, потоптался на месте, будто не решаясь сразу уйти от тепла костра.

— Вот товарищ Ленин мечтал еще задолго до революции о том, какое облегчение даст горючий газ людям. А теперь мы его мечту исполняем в полном масштабе. Такая, значит, картина получается.

Лопухов вздохнул и, переведя взгляд на девушку, продолжал строго:

— Ты его воспитывать — воспитывай, но зря пилить брось. Я‑то вижу, с чего вы друг дружку задеваете. — Подмигнул и пошел к трактору, с которого Елкин уже успел снять гусеницы и расстелил их на земле, приготовив к сварным работам.

Ушли и другие рабочие.

У костра остались бульдозерист и девушка. Высокое пламя отгораживало их друг от друга. Бульдозерист последний раз протянул к огню опухшие, в ссадинах руки, потом туго натянул нарядную, из серого каракуля ушанку, произнес неуверенно:

— Ну, я пошел. — И, словно оправдываясь, объяснил: — А то мотор застынет.

— Мы сегодняшнее твое обязательство обсудим и учтем, — пообещала девушка.

— Ладно, учитывайте. — Ссутулясь, он пошел, хлюпая по черным лужам, натекшим от костра.

— Ваня! — жалобно крикнула девушка.

Бульдозерист остановился.

— Ваня, — сказала девушка, — ты постарайся.

Растерянная улыбка блуждала по ее лицу, до этого такому самоуверенному и даже надменному.

— Ты понимаешь, я, как комсорг, должна подходить к тебе строго принципиально.

— Я понимаю.

— Но мне лично, понимаешь, лично надо, чтобы ты был вовсем самым хорошим, слышишь: мне лично. — Все это она проговорила быстро, задыхаясь, высоким, срывающимся голосом.

— Самым лучшим я все равно не буду, — мрачно сказал паренек.

— Почему? Ведь ты можешь?

— Пеклеванный — бывший танкист. Он на бульдозере вокруг столбов восьмерки делает. А я сшиб. — И признался уныло: — Нет, мне еще далеко до Пеклеванного. Тут у меня не получится.

Девушка смотрела вслед бульдозеристу. Лицо у нее было расстроенное и взволнованное. Снежинки, падая, таялп на щеках и, не тая, повисали на бровях и ресницах.

Вспыхнули фары на бульдозере, и тяжелая машина, дробя гусеницамп черный болотный лед, низко опустив нож, вспахивая широкие пласты застывшей торфяной почвы, стала прокладывать просеку в болотных зарослях.

Белая луна пылала холодным огнем.

1959 г.

Творчество нового — всегда подвиг.

…Шел суровый 1941 год. Гитлеровские полчища навалились на нашу землю танковыми армадами. Броня их долго и тщательно испытывалась на полигонах, и бронебойные снаряды крупповской стали оказались бессильными пробить ее. Немецкие металлурги в ту пору сильно преуспели в производстве высокопрочной стали. Они были убеждены, что нет на свете металла, который способен пробить их металл.

Но оказалось, есть такой сплав! Мы расколачивали немецкую броню, от которой отскакивали снаряды США, Англии и даже самой крупповской алхимии. Этот сплав делали в. Москве, на предприятии, которое называется теперь Комбинатом твердых сплавов.

Об этом подвиге в труде рассказывает самая дорогая заводская реликвия: на стене под стеклом, на алом шелку прикреплен орден Трудового Красного Знамени — награда за героический труд в годы войны.

А сейчас весь коллектив комбината борется за звание предприятия коммунистического труда. Право на соревнование за это высокое звание твердосплавцы обрели всеми своими подвигами в минувшем и в сегодняшнем, обрели тем, что отчетливо видят они себя в завтрашнем дне.

Сначала о сегодняшнем.

Вот цех № 2, где хранится орден Трудового Красного Знамени. По сравнению с 1952 годом цех в три с лишним раза увеличил производство изделий ювелирной точности, приближающихся по шкале твердости к алмазу. Но не только на тонны мера изделиям. В два с половиной раза улучшились их режущие свойства. Это был качественны и скачок, свидетельство творческого, новаторского духа коллектива.