Обстоятельства вынудили господина Даллеса также сказать несколько приветственных слов новому члену ООН. Но в какой–то момент он вдруг забыл о причине, побудившей его выйти на трибуну, и разразился тирадой, суть которой сводилась к тому, что ему, Даллесу, всюду видится призрак «мирового коммунизма». Хотя подобное откровение выпадало из предмета приветственной речи, возбужденное воображение побудило оратора не посчитаться с этим.

На следующий день утреннее заседание открылось общей дискуссией, и нам снова довелось услышать Даллеса. Не буду скрывать, что я лично с большим нетерпением ждал выступления этого известного политического деятеля США. Но выступление этого оратора если и поразило, то только тем, что господин Даллес с поразительным упрямством повторил все то, что многократно говорил во все предыдущие времена. Он не затруднился и на сей раз поискать новых аргументов. Даже измышления его по адресу Советского Союза не отличались ни свежестью, ни оригинальностью. При этом логика оратора сильно смахивала на логику адвоката, призвавшего судей оказать снисхождение обвиняемому, убившему свою мать, поелику обвиняемый остался сиротой. «Трагедия человечества», по представлению Даллеса, заключается не в том, что миру угрожают неисчислимые бедствия атомной войны, а в том, что… США недостаточно осведомлены о военном потенциале своего возможного противника. Эту позицию Даллес пытается прикрыть пухом и перьями благостных рассуждений о христианском долге, доверии и мире. И вдруг — с господином Даллесом это бывает, очевидно, не часто! — с неожиданным радушием он обратился к членам Ассамблеи и пригласил их… присутствовать при новом испытании американского атомного оружия в апреле следующего года. Эта речь Даллеса была бы вполне уместна в Пентагоне, но не на Ассамблее ООН. Может быть, оратор в силу крайней перегруженности делами перепутал аудиторию?

…В то же утро в американской печати были опубликованы данные о расходах на оборону. Издержки этою года достигают свыше сорока миллиардов долларов, хотя в начале года предполагалось держать их в пределах тридцати восьми миллиардов. Выступление Даллеса на Ассамблее объясняет, почему эти расходы выросли. Угроза американскому «просперити» исходит от трех политических деятелей США, которые заинтересованы не столько в благополучии своего народа, сколько в поддержании конъюктуры «холодной войны», которая создает монополиям наилучшие условия для получения гигантских доходов. Голос этих монополий, отчетливо звучавший в речи Даллеса, начисто заглушил голос фермеров из Айовы, которые, как и все простые люди мира, серьезно обеспокоены таким развитием событий. И, может быть, именно потому даже газета «Нью–Йорк тайме» была вынуждена признать: «Существуют солидные доказательства увеличения радиоактивности в результате ядерных испытаний, и советское требование об их временном прекращении, несомненно, получит значительную поддержку».

Правильно, получит и уже получает.

1957 г.

Завтракаем мы обычно в кафетерии–автомате Хорн и Хордат на 42‑й улице. Сюда приходят не для того, чтобы посидеть, поговорить, — только поесть, не поднимая глаз от подноса. Едят сосредоточенно, блюда выбирают по вкусу и средствам. Посетители кафетерия — люди, живущие своим трудом. Это скромно одетые, озабоченные люди, молчаливые, неулыбчивые. Зато за всех них много улыбаются актеры в Голливуде, изображая простых американцев в облике веселых гуляк с ночного Бродвея. Посетители кафетерия терпеливо ждут, пока мы с помощью немногих английских слов выбираем блюда и расплачиваемся в кассе. Но они не расспрашивают нас: им некогда быть любопытными.

Пустую посуду со столов собирают негритянки, мулатки и пожилые белые женщины. Обслуживающего персонала мало, а. посетителей много — нужно обладать проворством и выносливостью, чтобы к ночи не ронять сальных тарелок из рук.

Мое внимание привлекла согбенная женщина, устало волочащая ноги. Она с усилием толкала перед собой тележку для сбора пустой посуды.

Когда она приблизилась к нашему столу, мы помогли собрать с него посуду, не только из естественного желания помочь ей, но и для того, чтобы скорей освободить стол. Но женщина очень странно отнеслась к этому. Сначала она растерялась, потом на лиде ее появилось волнение, и, наклоняясь к нам, она спросила шепотом:

— Русские?

Сама она не походила на русскую. Смуглая, с черными, иссеченными сединой волосами, горбоносая, с синеватыми губами, изможденная, усталая и скорбная, она казалась безмерно несчастной.

— Откуда вы?

Она, не понимая нашего вопроса, покачала головой. Я показал на себя пальцем и сказал: «Москва».

Женщина сделала то же и произнесла, волнуясь:

— Будапешт. — Ив глазах ее появились слезы.

— Вы венгерка, да?

Она закивала головой и попыталась улыбнуться нам.

Мы попытались продолжить разговор, но женщина не говорила ни на каком языке, кроме венгерского.

Кто она, как попала сюда?

Мы спросили об этом уборщицу посуды, негритянку. Та сказала:

— О да, это венгерка. Но она не служит у нас. Моя подруга–негритяпка позволила ей поработать за себя в воскресенье, чтоб самой поехать на Лонг–Айленд. Их тут много таких, голодных из этой страны.

Вот и все, что мы узнали об этой женщине. Когда мы уходили из кафетерия, венгерка подкатила тележку для посуды к самым дверям и печально и скорбно улыбнулась нам. Она подошла к дверям только для этого. Может быть, хотела что–то сказать, пожаловаться, попросить о помощи. Руки ее были так худы, что она все время поправляла обручальное кольцо, чтобы оно не свалилось с пальца…

Позднее мы встретили в Центральном парке еще двух венгров, деликатно просивших подаяние. Сколько людей ввергла в несчастье американская политика подрывных действий!

Я иду по шумной улице к остекленной призме здания ООН, где у входа развеваются флаги большинства наций, населяющих нашу планету. Сюда ежедневно приходят тысячи американцев в качестве благоговейных экскурсантов, верящих в силу разума человечества, в мощь его доброй воли.

И мне вместе с ними тоже хочется верить, что сила разума и справедливости победит, что наступит время деловой дружбы между нашими великими народами. Их разделяет не столько обширное пространство соленой воды, сколько ледяная температура холодной войны, искусственно создаваемая целым сонмом безответственных политиков. Хочется верить, что доверие простых людей друг к другу растопит эти ледяные преграды…

В это утро Нью–Йорк залило сплошным, серым, скучным теплым дождем. Сырой ветер с океана с силой швырял дождевые полосы о стены зданий. В моей крохотной комнате стекла в черных железных рамах дребезжали, и возникало ощущение, словно находишься внутри маяка.

Было еще очень рано, когда раздался телефонный звонок и неведомый американский студент предложил послушать записанный им по радио голос советского спутника Земли.

Так, несмотря на пасмурную погоду, приятно начался и этот день в Нью–Йорке. Помня о приглашении американского политического обозревателя, я вошел в Дом новостей посмотреть па американскую модель спутника Земли, благо это оказалось совсем недалеко. В вестибюле огромный глобус, на стенах бронзовые циферблаты часов, указывающие время в разных точках земного шара, географические карты обоих полушарий, обклеенные бумажками с краткими текстами о последних событиях. А в уютной тиши стоит прозрачный шар, размером с футбольный мяч, свинченный по радиусу никелированиыми винтами. На его поверхности торчат металлические спицы, а внутри находится столбик из разноцветных пластинок.

Конечно, советскому спутнику Земли было бы веселее путешествовать в пространстве рядом с американским собратом, который внес бы свою лепту в развитие мировой науки. Но, как говорится, на нет и суда нет.

Когда журналисты осведомились у господина Лоджа о его впечатлениях по поводу советского спутника Земли, господин Лодж глубокомысленно ответил, что он занимается только политикой, не обладает техническими познаниями и поэтому ничего на такой вопрос ответить не может. Как видно, господин Лодж забыл, какую бойкость еще совсем недавно он обнаружил на трибуне ООН, рассуждая о различных усовершенствованиях атомных бомб…