За время войны Сергей Михайлов был награжден орденом Славы. Он говорит своим помощникам:

— Я этот орден осторожно ношу. У нашего города слава на века вперед, с ней рядом идти не всякий может. Когда я на немцев в атаку шел, в это время стариков сталеваров жены на санях в цех привозили, потому что у них ноги от голода опухли и последние силы свои они для печей берегли. Они сталь нам давали, как свою кровь фронтовику дают. Немец их здесь из орудий бил, а они штатскими считались. Как же достичь высоты их подвига? Вы об этом думаете? За каждую их военную тонну металла мы должны по тысяче выдать. Вот что это значит. Вот сколько с нас причитается, чтобы высокое звание сталеваров оправдать.

И в битве за металл Сергей Михайлович Михайлов, командуя своим подразделением, выигрывает бой за боем, давая скоростные плавки высококачественной стали. В этом наступлении он уже перевалил рубежи, намеченные планом, продолжая развивать свой успех дальше. Он предложил ввести реконструкцию в плавильном пространстве печи. Добился полной взаимозаменяемости профессий в своем боевом расчете. Он сумел вдохновить людей своей трудовой доблестью.

Однажды вечером, после выдачи удачной плавки, Михайлов сказал:

— Знаете, а вот я сейчас самый счастливый человек. Или, может, неловко так говорить. На фронте я много думал и все представлял себе, какое у меня в жизни может быть счастье. Но вот до такого не додумался. А вот пойду сейчас по улице, и приятно будет всем людям в глаза глядеть. На трамвай посмотрю и подумаю: по моей стали катит. Метро строят, остановлюсь, — опять же моя сталь. Газопровод прокладывают, а краны из моей стали. Так иду и думаю. А когда плавка затянулась, не ладилась, — скорей бы только домой попасть, на глаза людям неловко попадаться.

У этого сильного, мужественного, беспокойного русского рабочего душа взволнованного творца. Он видит своим умственным взором страну в борьбе и твердо знает свое место в ней. Он знает: каждая новая тонна выданного им металла — это новые машины, новые механизмы. Вот почему борьба за каждую секунду времени, за каждый градус тепла и лишний килограмм металла — это для него борьба за коммунизм. Вот почему ленинградец сталевар Сергей Михайлов в дни выдачи успешной, скоростной плавки ощущает всю полноту человеческого большого счастья.

1947 г.

Бессмертен подвиг ленинградских женщин. Матери, жены, сестры и дочери, они в дни войны и в дни мира прославили сияющее имя своего города героическим вдохновенным трудом.

И вся их жизнь, борьба, труд встают перед глазами.

Вот одна из ленинградских работниц Анна Васильевна Лукьянова, депутат Верховного Совета РСФСР, помощник мастера прядильного комбината им. С. М. Кирова.

38 лет тому назад Анна Васильевна пришла на фабрику, которой владел иностранный барон. Во дворе завода на подмостках стоял мастер–англичанин, а вокруг подмостков бесконечным печальным хороводом двигались девушки. Мастер, прежде чем нанять на работу, осматривал их, как лошадей барышник. В день за 12 часов работы Анна Васильевна получала 45 копеек. По субботам бесплатно мыла полы на фабрике, чистила машины. Ее никто не учил, как нужно работать на станке. Мастер–англичанин бил по рукам, штрафовал, кричал «русский дурак», но объяснить ничего не хотел. Даже ее мать, проработавшая на фабрике 35 лет, не знала, как устроен станок, отчего рвется нить, — она умела только быстро связывать нити — и все.

Как–то из Англии приехал новый инспектор. Он собрал работниц и сказал: «Вы — ленивые, глупые, русские твари. Вы не умеете работать. Я научу вас, как надо работать», — и приказал вместо шести станков работать на девяти. Тех, кто не мог справиться, выгоняли с фабрики. Падавших в изнеможении у станков работниц обливали водой и выбрасывали за ворота. За угол для житья Анна Васильевна платила 5 рублей в месяц. В комнате размером в 24 метра жили четыре семьи.

— Так прошла моя молодость, — говорила Анна Васильевна. — Я вспоминаю ее, и, кроме тягостного, постоянного ужаса быть выгнанной, наказанной, оскорбленной, кроме тупого страха перед непонятной машиной, безрадостного труда и беспамятного от усталости сна в душной клетушке под пьяные крики соседей, мне нечего вспомнить. И я так отупела, так привыкла быть ничем, что, когда произошла Великая Октябрьская революция, я сначала не понимала, какое великое освобождение, безмерное счастье принесла она нам. Но мне помогли. Работницы–коммунистки открыли мне глаза на мир, и я много увидела. Я стала заниматься в общеобразовательных кружках, в кружках по техминимуму, где нам преподавали инженеры, потом поступила на курсы подмастерьев. Теперь я уже знала, как устроен станок, почему рвется нить и что нужно сделать, чтобы предотвратить обрывы.

Я стала думать о том, правильно ли я работаю. И увидела, что до сих пор я работала неправильно. Я разработала и придумала ряд новых приемов и методов труда и стала ударницей. И как ударница, я передавала свой опыт другим. И вот я стала помощником мастера в молодежном цехе. Более 500 учениц я выучила за свою жизнь. Но не только мастерству я их обучала. Я хотела, чтобы они дорожили всем тем, что дали нам наша Советская власть и партия, чтобы они всегда помнили, от какой горькой доли спасла их Октябрьская революция. Ведь я же сама была спасена и считаю, что лучше умереть, чем вернуться к той жизни, которой когда–то я жила. Каждый раз, когда мы перевыполняли план всем цехом, я радовалась и говорила девушкам:

— Ну, спасибо вам, дорогие, от имени Советской власти. Ведь каждая лишняя ниточка прибавляет богатства, силы народу, чтобы проклятое прошлое не вернулось.

А они иногда шутили:

— Что это вы, Анна Васильевна, все прошлое вспоминаете, о нем уже забыть пора…

Началась война. Я знала, что хотят с нами сделать немецкие фашисты. И поэтому я в первые же дни пошла на оборонные работы, окопы рыть, и сына Виктора с собой забрала. Когда бомбили, обстреливали, я говорила Виктору:

— Раз они по женщинам стреляют, значит, они хотят напугать, чтобы мы струсили, ослабели. А без этого, выходит, им с нами не справиться. Значит, сил у них недостаточно.

И Виктор говорил мне:

— Правильно, мама.

Остановилась у нас фабрика. С питанием стало плохо. Но я так думала и говорила людям: все мы вместе одинаково недоедаем. Хлеба мало, но мы ведь все–таки изворачиваемся — суп из клея, из ремней варим, из лебеды лепешки печем. Ведь советский народ про нашу хлебную порцию знает. И как челюскинцам помощь оказал, таки нам окажет. Нужно только всем вместе держаться, как те на льдине держались.

Находились и такие слабодушные, которые говорили мне:

— Верно, что — как па льдине, только взял пас тут немец в капкан за горло.

Но я отвечала так:

— Не немец взял нас в капкан за горло, а мы его, ленинградцы, взяли в капкан за горло. Сколько дивизий мы здесь немецких сковали и держим, пошевельнуться не даем, в то время, когда наша армия их в других местах бьет, а мы тут их резервы душим. Вы это понимаете?

Умерли у меня в эти дни муж и сын Павел. Сына Виктора я отправила на фронт воевать. Осталась одна. Работала на оборону, вязала маскировочные сети. И старалась побольше быть на людях, чтобы помогать им.

Стали мы восстанавливать фабрику. Снова я молодежным цехом стала командовать, учить. И теперь я говорила своим ученицам, когда они нормы перевыполняли:

— Спасибо вам, дорогие, от имени Советской власти, ведь каждая ниточка нас к победе приближает.

А про царское прошлое уже не говорила. Немец его заменил — фашист. Молодежь хорошо знала, что это такое, и работала так, как я работала раньше, отбиваясь от проклятого прошлого, чтобы моя страна сильной стала. Два раза Виктор ранен был на фронте. Но свое горе я от людей прятала. В 1945 году мы уже превысили довоенную выработку и потом все время вверх шли.

В этом году лучшая моя ученица Мария Смирнова закончила годовую норму уже в августе. А весь мой цех выполнил свое слово, данное Родине, и до срока закончил годовой план. Советская власть, партия большевиков дважды спасали мою жизнь от гибельной доли, и сейчас вся моя жизнь проходит передо мной, и мне все кажется, что я сделала мало, и хочется сделать больше…