Он учился в школе ФЗУ, работал на заводе слесарем, с комсомольцами пошел под землю строить первые станции метро.

Труд всесторонне воспитывает человека. В нашей стране, возвышенный и вдохновенный, он закаляет человека, делает его бесстрашным, развивает способность к героизму и самоотверженности, формирует в человеке бессмертные качества советского патриота.

Мы знаем, как все эти черты советского человека, рожденные социалистическим трудом, потом так ослепительно ярко блеснули в воинских подвигах советских людей…

Найти свое призвание, отдать любимому делу всю свою жизнь… Счастлив тот, кто сумел решить эту задачу для себя сразу и навсегда.

Самсонов избрал себе профессию военного. Он ушел служить в армию. Вдохновенно, настойчиво он изучает военное дело. Командиры–преподаватели видят у юноши незаурядное военное дарование.

Началась Великая Отечественная война.

А Самсонов служит на Дальнем Востоке. Он командует ротой, он учит солдат. Но сердцем, мыслями, всем своим существом он рвется на Запад.

Рапорты начальству, одип настойчивее другого, и наконец он направляется в Действующую армию.

Титаническое сражение на Курской дуге в самом разгаре. Самсонов прямо из штаба отправляется в часть, а утром — с батальоном в атаку.

При взятии станции Хотинец Самсонов со своими бойцами ворвался в помещение телеграфа. Рукопашный бой. И когда помещение уже, казалось, было почти очищенным, притворившийся раненым немец выстрелил в грудь капитану.

Тяжелое ранение. Госпиталь. Идет месяц за месяцем. Наконец выздоровление. Комиссия…

— Вы признаны негодным к строевой службе.

— Посмотрим! — гневно сказал Самсонов.

— Вы не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь, я злюсь на себя, что у меня не хватило терпения подождать несколько дней, чтобы гимнастикой устранить то, что вам не нравится в моем дыхании.

Самсонов уезжает на фронт. Упрашивает, уговаривает, добивается должности заместителя комбата.

Начался путь, который пехотинец проходит в войне, — путь непомерно тяжелый, полный великих и простых человеческих подвигов и страданий.

Латвия, Литва, Польша и, наконец, Германия.

Весна 1945 года. Одерский плацдарм, начало битвы за Берлин. 16 апреля. Ночь. Советские войска напряженной стальной пружиной замерли в ожидании сигнала атаки.

Где–то в одном из окопов гвардии капитан Самсонов обходит своих бойцов. Он дает последние напутственные советы, ободряет тех, кто нуждается в слове участия. Он угадывает состояние каждого бойца и для каждого находит нужное слово.

Все военное, техническое и несравненное человеческое превосходство нашей армии над немецкой было освещено в ту ночь 22 тысячами стволов советских орудий, одновременно открывших огонь.

Бойцы шли в атаку, сопровождаемые четырьмя тысячами танков, и сотни прожекторов в миллиарды свечей осветили путь вперед наступающим нашим армадам.

В железной лавине наших войск, разбивающей вдребезги каменную оборону врага, катился и батальон Самсонова.

Великая сила наступления выбрасывает батальон Самсонова первым на окружную берлинскую автостраду, и неудержимая доблесть бойцов батальона выводит их первыми из соединения к берегам реки Шпрее.

На противоположном берегу реки уже видно серое здание рейхстага.

Нужно было сделать последний бросок. До цели сотни метров. Позади тысячи километров, — и какой ценой они пройдены! Великие усилия нашего героического народа стояли в те часы во всей своей полноте перед умственным взором каждого воина.

Серая площадь перед рейхстагом. Со всех сторон открытая, она звенит от снарядов, от мин. Она исцарапана пулеметным огнем, словно железными метлами.

Кому первому ступить на этот смертоносный серый камень площади?

Но разве будет колебаться советский солдат, когда в сердце его горит имя Родины.

Вот ползут они по серому камню, который дробится на куски от частых, бешеных ударов стали. А они все ползут и скользят в крови.

Батальон у рейхстага.

И тогда Самсонов поднялся, выплеснул на ветру красное полотнище знамени из руки и крикнул…

Битва шла на этажах рейхстага.

Утром 1 мая немцы, сгруппировав свои силы, пошли в контратаку, они дрались неистово, нечеловечески, как взбесившиеся звери. Но их наступление не могло поколебать яростного мужества советских воинов.

Немцы подожгли рейхстаг.

Солдаты Самсонова били немцев и тушили огонь.

Чтобы не задохнуться в дыму, многие надели на себя противогазы. Больше всего люди страдали от жажды. Но когда нашли бочку с рассолом, — влагу из нее Самсонов выдавал только для станковых пулеметов. Он знал своих людей, он знал, что они выдержат, а раскалившееся оружие могло отказать и заклиниться.

Еще не было освобождено здание от немцев, как на вершине его вспыхнуло алое знамя Победы, поднятое туда руками воинов батальона гвардии капитана Самсонова.

В многочасовой битве гвардейцев в рейхстаге, когда падали на людей подорванные стены и лестницы, когда плавился металл в пламени пожара, когда во мраке ядовитых клубов дыма находили врага па ощупь, гвардии капитан Самсонов командовал своими людьми так уверенно, будто это был бон, которому он давно обучался.

Солдаты Самсонова прыгали с верхнего этажа в нижний, на головы немцев.

Это была тесная, кровавая свалка, но и в ней властвовал командирский замысел капитана Самсонова, который прыгнул вместе со своими солдатами вниз, предварительно очистив место для своего КП гранатой.

Немецкий гарнизон, оборонявший рейхстаг, не выдержал, сдался.

Солдаты батальона Самсонова, обессиленные, черные от сажи, покрытые ранами, выходили из здания рейхстага. Но не для того, чтобы хлебнуть чистого воздуха: они хотели издали взглянуть на водруженное ими знамя.

1957 г.

Каменная площадь, обломки скрюченного железа, куски зданий, вывороченные взрывами люки канализационных тоннелей — подземных траншей Берлина, где так же, как и наверху, проходила битва…

У подножия серой колоннады рейхстага стоит кухня. Бойцы, сидя на гранитных ступенях и поставив на колени котелки, обедают. К повару подходит немец в штатском, одежда его грязна и измята, обут в разные ботинки, на голове — зеленоватая шляпа. Немец говорит что–то сердитым и сиплым голосом. Повар оборачивается и кричит:

— Григорьев, спроси, что надо!

Григорьев — бывший учитель подольской средней школы. Немец каркающим голосом обращается к Григорьеву. Выслушав ответ, он уходит.

— Чего ему?

— Такси ищет. День рождения у него. Видать, сумасшедший!

— Да, много их с ума посходило, — говорит повар, — А я думал, к кухне прибивается. — Он захлопнул крышку котла и выкрикнул: — Никогда я своей специальностью доволен но был, а теперь того хуже. Ходят за мной немцы, есть просят. Не дать — все равно как лежачею ударить, а даешь — вспоминаешь, сколько горя нам принесли. Замучился!

— А ты согласно совести действуй.

— По совести, — заявляет повар, — и по уму не могу я пакостить свое высокое положение победителя. Вот и раздаю в порядке живой очереди.

И повар протянул руку к тротуару, где уже стояла очередь немцев с мисками, кастрюлями и судками. Поняв жест повара как предложение подойти, очередь двинулась к кухне; мужчины, приближаясь, снимали шляпы и улыбались повару, как старому знакомому.

В разбитом здании рейхстага, напоминающем внутри каменоломню, потому что здесь нет ничего, кроме дробленого камня, в нише разбитого окна, возле пулемета, на высоте многих этажей, боец сидит и пишет. На лице его блуждает довольная улыбка. Иногда он отрывается от бумаги, смотрит озабоченно в окно, откуда видны провалившиеся стены и крыши города, потом снова склоняется к бумаге.

Обернувшись ко мне, боец говорит:

— Вот описываю, как я здесь, в рейхстаге, сижу, и как все вокруг вижу, и как подо мной немцы тихие ходят. Описал все правильно, а перечел — не то. Я понимаю, что здесь нет ничего такого удивительного, потому что не могло быть, чтоб мы в конце концов в Берлин не пришли. Но вместе с тем постигнуть всей красоты случившегося не могу. Вот это выразить требуется словами, как огонь, горящими, а прочту — и вроде строевой записки получается. Когда мы на окраине города бились, Ерошенко нашего сильно ранило. Упал он, а мы на «ура» — вперед. Ерошенко — крепкий человек, герой. Поднялся он и прокричал сильным голосом: