Эта статья служила директивным указанием немецкому военному командованию о методах грабежа ценностей первоочередной важности для немецкой промышленности.

В 1944 году в том же журнале «Глюкауф» был опубликован отчет об использовании украденной в Советском Союзе конструкции Сердюка в немецкой угольной промышленности. Говоря о применении комбайна Сердюка на немецких шахтах, в отчете указывалось: «В последующие месяцы кривая производительности поднялась еще выше, и в декабре 1943 года экономия на задолженных сменах составляла кругло 5 смен на 109 тонн добычи но сравнению с нормальной системой разработок».

Эта история имеет свое продолжение. Похищенная немцами конструкция Сердюка попала в качестве… германского технического патента. Но нас интересует сейчас другое.

А. Сердюк после войны решил отдать все творческие силы дальнейшему совершенствованию своего открытия. Но тут он столкнулся с утверждениями, что изогнутые бары себя не оправдали. Не желая утруждать себя анализом работы изогнутого бара, бюрократы спрятались за эту отговорку.

Материалы о работе машин Сердюка лежали без движения в архивах Министерства угольной промышленности около шести лет, никем не обработанные, не изученные. А. Сердюк вынужден был сам обработать и изучить эти материалы с группой своих конструкторов, и после двухмесячного труда выяснилось, что производительность труда забойщика на крутых пластах, где эти машины применялись, увеличилась почти в пять раз по сравнению с производительностью забойщика, вооруженного отбойным молотком.

Цифры разительные.

1947 г.

…Киев! Да разве можно не любить его красоту. Подымитесь на Владимирскую горку и гляньте. Днепр. Это же не река, это же нежнейшее море. А пространство! Край земли видно. Хлопцы, которые с войны вернулись, говорили: есть за границей города, получше Конотопа есть, но прекраснее Киева нет.

Сколько веков народ наилучшее место на земле искал—и нашел! И вот здесь город поставил… Киев!

Подождите, скоро он еще лучше будет. Смотрели, как по Крещатику люди гуляют? А ведь его сильно порушили немцы. Но думаете, люди только на разбитый горький камень смотрят? Нет, они новый Крещатик видят. Они дивные его будущие здания всем сердцем чуют. Вот приезжайте снова и скоро увидите.

Может быть, я слишком патриотично о своем городе говорю, а?

Что я скажу тогда про Ленинград? Ну, это же великая героическая академия рабочего класса. Вот что это такое. По его улицам с непокрытой головой надо ходить. Его ни умом, ни взором не охватишь.

Ездил я в Ленинград для обмена опытом к знаменитому токарю–скоростнику товарищу Борткевичу. Вот, скажу вам, человек! Мастер — золотые руки. Образованный, культурный, в своем деле профессор, настоящий ленинградец. Восемьсот чертежей он мне дал новых приспособлений, инструмента, различных режимов обработки металла, новых станков для резки металла и заточки инструмента.

Пришел я там на один завод, стоит станок, ну, волшебство рук человеческих, умница, сам себя полностью обслуживает, только говорить не умеет, но когда операцию заканчивает, — звонком предупреждает. И такой станок критикуют. За что, спрашиваю. А за то, говорят, что конструктор не предусмотрел тех новых скоростей, на которых в 1950 году будут наши скоростники работать. Видите, на кого технику равняют, хоть она и волшебная.

В Ленинграде я заключил договор на социалистическое соревнование с токарем Козыревым. Взял я обязательство выполнять ежемесячно не меньше 500 процентов нормы. Дать в течение года рационализаторских предложений, экономящих не менее 100 тысяч рублей. Еще ряд других обязательств взял, но самое трудное — книгу я обещал написать о методах скоростного точения. Не литератор я, не ученый. На завод пришел 25 Лет назад неграмотным, чернорабочим был, окончил, правда, вечернюю школу рабочей молодежи, потом на вечернем рабфаке учился, прошел курсы по теории резания металла, Курсы мастеров, дома занимался, до войны библиотечку себе собрал в 300 книг по холодной обработке металла.

К книге величайшее уважение и любовь имею. Но самому написать — строго, ясно, доходчиво — это ж так трудно.

Я очень люблю свое дело, увлекательная эта профессия — токарь. Много мыслей всяких, да не все в строку. Вот, например, сноровка, опыт, все это очень хорошо, а вместе с тем очень мало. Теперь настоящий токарь должен быть образованным, мыслящим человеком; Сложнейшие машины, особые качественные металлы, новый режим резания, новая технология. Вот получили мы заказ на экскаватор, каких мы еще не делали, пускать в производство должны были через два месяца. Пошел я в конструкторское бюро, ознакомился с проектом, выписал для себя чертежи тех деталей, которые, возможно, мне придется обрабатывать, посоветовался с инженером–металлургом, какие стали будут идти на них, а после работы, когда домой приходил, расчеты режима прикидывал. Два месяца готовился. И когда детали поступили в цех, у меня уже вся технология была разработана.

Специальную резцодержательную головку придумал, приладил индикаторные приспособления для настройки резцов на размер и благодаря всему этому сразу дал увеличение нормы в семь раз. Как видите, только на одной сноровке и опыте далеко не уедешь.

Или вот: точили мы тонкие валы для экскаваторов. Операция несложная, но крайне медлительная. Нельзя было применять резцы с победитом, крошились они, а обыкновенные быстро тупились. После работы остался я и экспериментировал, испортил резцов кучу, а причины понять не мог. Ночи пе спал, думал и, наконец, понял — вибрация. Вибрирует вал во время обработки и разрушает победит, вот в чем дело. Значит, надо устранить вибрацию. Два месяца, как шальной, перепробовал все способы крепления, и ни один не давал результата. Наконец, сконструировал я жесткое крепление. Стал испытывать его — нет вибрации, держится победитовый резец. Но тут решил я подвергнуть свое приспособление самому рискованному испытанию. Переменил шестерни у станка, чтобы увеличить обороты, запустил его на таких высоких оборотах, на каких не только валы не обрабатывают, но вообще в токарном деле у нас не применяли. Решил, пусть несколько минут станок на таком режиме идет только для испытания крепления. Душа, конечно, замерла. Вдруг, думаю, крепление не выдержит, и все к чертям разлетится.

Работаю час, два, уже светает, а станок, как часы.

Трудно передать, что я тогда чувствовал. Но не оттого я полноту счастья узнал, что приспособление мое испытание выдержало. Другое меня поразило. Скорость. Значит, может станок на высоких оборотах работать, и такой режим может быть постоянным. Понимаете, как меня всего перевернуло от этой мысли! Думаете, я от своей гордости был взволнован? Нет. Я волновался оттого, что ведь так мы уже работали во время войны, но я не отдал себе после отчета, не продумал всего того нового, что во время войны в технике родилось.

В Сибирн мы тогда как работали! Темпы, скорости — все тогда решало, и мыслили мы скоростями. Я тогда тысячником был, свыше тысячи процентов нормы выполнял. И вдруг, когда пришло радостное время нашей победы, вернулся я в свой родной Киев и все как будто это забыл. Вот какие мысли меня тогда волновали.

Написал я в партийный комитет заявление, что беру обязательство: теперь в каждый послевоенный год выполнять пятилетнюю норму. II вызвал на соревнование киевских токарей.

Понимал я всю ответственность этого вызова. Дело было не только в том, выполню я, Семияский, свое слово или нет. Дело было серьезное. Должен был я, как большевик, раскрыть на своем примере все общественное значение скоростного метода. Ведь нельзя было его ограничивать только одной нашей профессией — токарей, нужно было у людей вкус к высоким темпам вызвать, увлечь их.

Как вам уже говорил, изучил я предварительно все технологические данные, детали, которые мне придется обрабатывать, разработал режимы, одновременно станок себе приглядывал, обдумывал. Остановил я свой выбор на револьверном станке.