— И что же, вы ей отказали?

— Нет, уговорил в нашу аптеку пойти. А она на экскаватор просилась!

Учебный комбинат Гидростроя выпустил уже 500 плотников, 100 печников, 200 каменщиков, 140 мостовщиков.

В разных городах страны открыты курсы, на которых обучаются дизелисты, экскаваторщики, десятники, бухгалтеры для Куйбышевского строительства. Учебный комбинат в Калаче выпустил около ста экскаваторщиков и тридцать десятников. Курсы шоферов в Куйбышеве дали строительству сто водителей.

Когда мы выходим из управления, уже ночь.

Ледяная кровля Волги, освещенная прожекторами, сияет, словно лунный слиток. В огромных прорубях кипит ее черная вода, теснимая каменной перемычкой. Сквозь темные чащи леса мелькают движущиеся всполохи света — это по дорогам идут сюда колонны машин с драгоценными грузами. На стрелах экскаваторов и кранов, словно на мачтах кораблей, горят фонари. В окнах недавно выстроенного городка теплятся, точно диковинные цветы, разноцветные абажуры. И отсюда в недвижимое от стужи пространство плывут звуки музыки. В небе горят звезды такой голубизны и яркости, что кажется, это они зажигают в снегу бесчисленные синие огоньки.

— Как здесь будет красиво, и очень скоро, — говорит нам молодой машинист экскаватора, недавно прибывший сюда из Москвы, со строительства университета. — Вот думалось мне, что нет ничего прекраснее той моей стройки, и оторвался от нее с болью в сердце. Но там я научился в будущее глядеть. И как быстро, словно каким–то чудом, выросло то здание красоты необыкновенной. А это строительство на Волге всю душу у человека захватывает, оно его на такую высоту поднимает, что просто сам себе завидуешь!

— Я сегодня три нормы выполнил, а Михаил Калатурин — четыре. И теперь не могу идти домой спокойно — хожу и думаю. Ко мне сегодня на машину девушка приходила, говорит, из Алма–Аты приехала, чтобы на экскаваторе работать. Тоненькая такая, в резиновых ботиках. Я ехг объясняю: «Идите, а то замерзнете, простудитесь», а она требует — учи. А вот на мне и полушубок и валенки, так я вместо того, чтобы постоять да посмотреть, как Калатурин свои четыре нормы берет, вчера в клуб ушел, кино смотреть. Вот и взял только три нормы, а теперь хожу и мучаюсь.

Становилось все холоднее. Воздух делался прозрачнее и суше. Над чистым от снега, сверкающим ледяным полем реки подымался легкий голубой' столб отраженного звездного света.

И вдруг прошло еле ощутимое дуновение, словно от теплого крыла медленно пролетевшей над головой какой–то огромной птицы, и тонкий привкус горечи набухающих березовых почек остался на губах. Механик экскаватора настороженно поднял голову, вздохнул полной грудью и торжествующе произнес:

— Слышите, весной потянуло. Первая у нас здесь весна будет. Ух, и развернемся мы тут…

И где–то внизу, на самом берегу Волги, послышались лязганье металла, шум падающих глыб земли. Уже не было больше тишины ночи: она наполнилась мерным дыханием машин — это приступила к работе новая смена. Колонны многотонных минских самосвалов снова с грохотом валили в кипящую черную воду камень, и вода выбрасывалась на лед, билась на нем и медленно замерзала.

1951 г.

Золотом осеннего красного леса жарко светятся Жигулевские горы сквозь дымно–голубую пелену утреннего тумана.

Глядишь с высоты на этот жемчужно–влажный океан, и дух захватывает от его беспредельности! И не знаешь, то ли это солнце тускло просвечивает, поднимаясь над землей, то ли это вершина горы, обросшая дубравой, пылает красной листвой!

— А вот если с полчасика тут посидите, спадет туман вон до той скалы, и тогда вполне сможете себе представить, как оно будет выглядеть, наше море, какие пространства оно охватит…

И, сказав это, старик с веселыми глазами волжского рыбака представился:

— Я тут сторожем при складе нахожусь. Должность небольшая, тихая. Но и то хорошо примечаю, как здесь на нашей стройке каждый норовит душу свою с лучшей стороны показать. Вот видите, на горе, на самой ее макушке, мачта под самые облака торчит, с нее на ту сторону ток перебрасывают. Сторожил я при ней инструмент кое–какой, а непогода была, сосны, как хворостины, качало. Приходит ко мне на пост вечером паренек, ну, такой, какие на улице футбол гоняют, а лицо у него тревожное, прямо сказать, расстроен чем–то.

Не успел я его по душам спросить, чего над ним стряслось. Смотрю, а он уже на мачту полез. Я его по старости достигнуть не смог. Очень шибко полез. А ветер, я вам говорю, штормовой, чайкам такой крыло вывихнуть может, а человеку совсем плохо, если он на высоте находится. Ну, думаю, сбросит парня. А с этой мачты до берега метров триста, а то побольше падать. Заледенело сердце; кричать — все равно, что спички на таком ветру жечь. Не могу сказать, сколько он по мачте лазил. Только, когда он обратно спустился, смотрю я на него: пальто ватного на нем нету, видать, скинул на высоте для облегчения, сам побледнел, а глаза, как фонарики, радостные. Я на него кричать стал: зачем, мол, лазил туда, я тебя в милицию за такие дела, и все прочее.

А он меня просит: «Вы, дедушка, не шумите, я вам все расскажу. Я ведь почти не спал, мучился, мне казаться стало, что я крепление неправильно сделал. Когда на высоте работал, страшновато было, и я потом не мог нпкак вспомнить, так ли все сделал. Ну и стал мучиться, и вот теперь себя проверил. И, оказывается, все в порядке».

Вот видите, какие люди по этой земле ходят…

В тающем тумане текучей, холодной, гибкой статью просвечивает Волга, проторившая себе здесь путь сквозь камень гор, истертых в песок ее непреоборимой силой.

Отсюда хорошо видно, как красота древней русской реки, уже преображенная гигантской стройкой, обретает новые черты своего дивного величия.

Всего несколько месяцев назад, я был здесь. Но как неузнаваемо все изменилось вокруг.

Вон там, на берегу Волги, будто в результате огромного внезапного геологического изменения, образовалась глубокая впадина. О глубине ее можно судить по стрелам шагающих экскаваторов, поднимающихся над краями котлована, будто стальные мачты затонувших кораблей. Желтые глинистые хребты выросли там,, где прежде к самой воде сползали песчаные белые отмели.

Каменным сухим позвоночником поднялась из воды насыпь банкета. По обе стороны его проложены огромные стальные трубы, из которых непрерывно извергаются два мутных водопада, наращивая снежно–белую песчаную перемычку, длина которой составит более полутора километров.

Гигантские остовы стальных заборов, шпунтовых перегородок вонзаются в дно реки. Плавучие копры, механические молотобойцы звенят тяжкими торопливыми ударами, от которых по — тиховодью проходит зыбь, словно от подземных колебаний почвы.

Перемычка уже стиснула Волгу. Кидаясь в образовавшуюся узость, река напрягается, чтобы протолкнуть свое огромное могущественное тело, и видно, как струи ее, словно прозрачные мускулы, извиваются и двигаются в бешеном, судорожном упорстве.

Буксирные пароходы, волокущие караваны барж, огромные, словно плавучие острова, плоты, важно шествовавшие по всей голубой дороге, в этом месте, будто поскользнувшись, устремляются вперед и быстро проскакивают узкую горловину.

Приткнувшись к отмели Телячьего острова, земснаряд № 319 перекачивает его берега на другую сторону Волги. Огромный механизм работает бесшумно. Багермейстер управляет им из стеклянной будки, нажимая разноцветные выпуклые пластмассовые кнопки, вделанные в покатый, как парта, пульт. Экипаж земснаряда за сутки подает на перемычку песка почти вдвое больше, чем предусмотрено нормой.

Скоро здесь будет введен в действие новый, недавно прибывший из Волгограда сверхмощный землесосный снаряд «1000–80». Эти цифры, которыми обозначается тип земснаряда, показывают, что он по своей проектной мощности способен вынуть за час тысячу кубометров грунта и поднять его на высоту до 80 зиетров. Проектная производительность этого земснаряда — десять тысяч кубометров пульпы в час. Но уже при заводских испытаниях он перекачал за час тринадцать тысяч кубометров пульпы. Это самый мощный в мире электроземлесосный снаряд. Он потребляет столько электроэнергии, сколько ее необходимо для нужд среднего областного города.