Полицейский вымыл голову, распустил по плечам длинные, как у женщины, волосы и уселся в отдохновенной позе на каменное изваяние льва.

Дрессировщик змей потрошил мангуса, погибшего в схватке с королевскими кобрами. Больной малярией йог трясся под пальмовой рогожкой, сжимая в зубах ветку эвкалипта, запах которого отгоняет москитов.

На ветвях стоствольного баньяна сидели синие, зеленые

и золотистые птицы и перекликались металлическими голосами.

На коленях у меня лежал подарок от студентов Бенареса — дощечка из благовонного сандалового дерева. На ней были глубоко вырезаны печатными русскими буквами три слова: «Ленин. Мир. Дружба»,

1955 г.

Вода в Индии — это жизнь. Там, где нет воды, раскаленная пустыня умерщвляет все живое. Для индийцев реки священны, и самая почитаемая из всех рек — Ганг, несущий плодородие миллионам акров земли. «Воды Ганга ниспадают с чела Гималаев, как жемчужное ожерелье, нить которого порвалась в небесной выси».

Не только древняя прекрасная поэзия Индии воспевала Ганг. Гимны Гангу слагают и современные индийские поэты. Но они воспевают великую реку не как грозную и милосердную богиню, а как живительную силу, которая должна стать в руках народа источником его благоденствия.

Недалеко то время, когда английские властители, соорудив при помощи рабского труда каналы и водохранилища, торговали здесь водой. Индийскому народу они продавали индийскую воду. А если не сходились в цене, опускались железные щиты шлюзов, и на поля приходила смерть — засуха.

Индия — страна древнейших ирригационных сооружений. За время английского владычества старинные ирригационные сооружения разрушились. Однако англичане не желали восстанавливать водные системы, от которых зависела жизнь миллионов крестьян.

В штате Уттар–Прадеш мы ехали вдоль полноводного, глубокого канала, который правительство Индии недавно реконструировало, проведя большие строительные работы. По этому каналу текла вода Ганга. Рожденная в ледниках Гималаев, она была прозрачна и окрашена голубым пламенем неба. Стаи больших рыб стояли головами против течения, медленно шевеля широкими плавниками.

По обе стороны канала простираются зеленые заросли тропического леса, где, как сказал наш спутник Ромеш Рао, еще до сих пор водятся дикие слоны.

Ромеш Рао — участник освободительной борьбы с английскими колонизаторами. Десять лет он просидел в тюрьме, четыре года из них — в подземелье, лишенном света, где умерших в заточении узников закапывали в земляной пол камеры, так как англичане–тюремщики не хотели убирать трупы. Сейчас Рао принимает участие в работе созданной правительством организации, призванной оказывать агрономическую помощь крестьянам.

Вдоль асфальтовой трассы растут гигантские древние деревья. Исполинские стволы их скручены, словно изваяния смерча. На ветвях, как шерстяные плоды, — большие серые обезьяны.

Мы свернули с шоссе на проселочную дорогу, глинистую, пыльную. И чем дальше мы удалялись от канала, тем больше редел лес. Очень скоро мы оказались в степи, желтой, плоской, с едва заметными возвышенностями — то были крестьянские хижины.

Из узкого, глубокого колодца четверо крестьян черпали воду кожаной бадьей. Ее вытаскивали на поверхность при помощи толстой бурой веревки, свитой из пальмового волокна. На крестьянах были только набедренные повязки. Худые, жилистые, они не поднимали даже глаз, когда мы приблизились к ним.

Мы долго печально и молча смотрели на этот каторжный труд. А ведь почти рядом по великолепному каналу катил свои воды Ганг, и достаточно было лишь небольшого ответвления от канала, чтобы вся эта сухая, жесткая земля начала пышно плодоносить…

Самый старший из крестьян, на плечах которого мы заметили сизые, бугристые мозоли, спросил угрюмо и хрипло:

— Джельтмены хотят пить? Но у нас посуда вот, — и крестьянин показал свои черные скрюченные ладони. — Вы можете проехать к нашему заминдару[7], он угостит вас вином. Он очень любит гостей из–за океана.

Крестьянин поднял с земли щепоть сухой травы, свернул цигарку, закурил, закрывая глаза от едкого, вонючего дыма.

Мы предложили папиросы. Но он величественным движением руки отстранил протянутую пачку:

— Меня тошнит от английского табака, — сказал старик.

— Но это не английский, а советский!

Густые черные брови его высоко поднялись, он спросил, напряженно и пытливо глядя нам в глаза:

— Вы хотите сказать, что вы из той страны?

Несколько минут спустя мы уже сидели с индийскими крестьянами тесным кружком. Посредине стоял деревянный поднос с квашеными овощами и рисом. Мы пили из глиняного кувшина воду, душистую от лепестков роз.

Старый крестьянин, протягивая руку, весело говорил:

— Это единственная наша крестьянская машина. Покурите. Я заложил в нее настоящий табак. — Кивнув головой в сторону нашего спутника Ромеша Рао, крестьянин сказал:

— Я знаю его. Это достойный человек. Он боролся с англичанами. Но я хочу спросить его о том, о чем спрашивает весь народ: может крестьянин жить без земли и воды или не может?

— Но ведь вы уже получили землю? — осведомился Рао.

— Два акра. А семья двадцать семь человек. Я должен выплатить за землю правительству столько, сколько нужно было бы платить за восемь лет аренды помещику. Кроме того, налоги сейчас стали больше. А я еще не выплатил помещику свои прежние долги. Я плачу помещику также за воду, которую черпаю из его колодца.

— Земля — это мое тело, — сурово произнес крестьянин. — Отнять ее — лишить меня яшзни. Нужно заставить помещиков вернуть все, что они отняли у народа при англичанах. Это будет только первым шагом к восстановлению справедливости!

Я обратил внимание на руки крестьянина. Они были необычайно худы, локти выпирали, как костяные шары. Каким же тяжким трудом он так иссушил себя! Но глаза его, гордо блестящие, казалось, принадлежали другому человеку, — столько в них было юношеского воодушевления, величавой красоты и страстной надежды.

Ромеш Рао познакомил нас с еще одним крестьянином.

У подножия холма, где возвышались развалины древнего храма, по клочку земли площадью этак восемнадцать–двадцать квадратных метров, очищенному от щебня и ок–ружейному оградой из камней, ходил крестьянин. Он держал под мышкой маленький серый бурдюк и бережно поливал из него землю.

Когда Рао подошел к крестьянину, тот сначала пытался поцеловать его, руку, потом распростерся на земле, и, прижимаясь щекой к следу, который оставили ноги Рао, с отчаянием воскликнул:

— Господин! Высокочтимый господин! Это неправда. Я не ворую воду из колодца. Я ношу ее из канала.

Страдальчески морщась, Рао сказал:

— Этот человек, очевидно, принимает меня за кого–то из служащих здешнего помещика.

Крестьянин шептал с отчаянием:

— Я не лгу. Спросите жену, я не лгу.

Он бросился навстречу согбенной женщине, только что принесшей на поле две большие корзины, набитые мокрой травой.

— Скажи господину, где ты взяла воду.

Лицо женщины исказилось страхом.

— Послушайте, — сказал сердито Рао, — нам нет никакого дела, где вы берете воду.

Но крестьянин не поверил.

— Скажи, где ты брала воду? — кричал он на женщину. — Скажи!

Но та только судорожно шевелила серыми губами и не могла произнести ни слова.

Выхватывая из корзины пучки мокрой травы, протягивая ее нам, крестьянин просил:

— Понюхайте, пожалуйста, понюхайте! Разве так пахнет вода из колодца? Нам печем даже взять воды из колодца. — Держа в руке пучок мокрой травы, крестьянин шептал в исступлении: — Совсем немного воды. — Он выжал из травы воду на землю и снова горестно выкрикнул: — Совсем немного воды.

Убедившись в том, что мы не присланы помещиком, крестьянин заговорил спокойно:

— Я жду прекрасного урожая. — Привстав, он произнес с гордостью: — Земля здесь была мертвой, твердой, как камень. Посмотрите, как я разделал ее. — И с величайшей бережной нежностью крестьянин зачерпнул горсть земли и протянул ее Рао.