— Буде изворачиваться, пакостник! Твоих рук дело. Тотчас же прикажу собирать дружину.

— Но то ж война, брате. И Углич, и Ярославль, и Ростов выступят с крепкими дружинами… Может, отступиться и отдать им епархию? Пущай себе молятся, хе. Всё-таки за ними большая сила, три дружины, — с некоторой надеждой, как утопающий за соломинку, цеплялся Ярослав Всеволодович.

— Да клал я на них с Успенской колокольни! — великий князь грязно выругался и вновь повторил. — Каждого племянника в бараний рог согну!

Гневу Юрия Всеволодовича не было предела. Над Северо-Восточной Русью нависла новая опасность лютой междоусобицы.

Константиновичи вновь сошлись на совет.

— Не зря я с великим сомненьем подписывал р я д. Негоже поступил с нами переяславский дядюшка. Врал, но не поперхнулся. Чаял, нашим р я д о м князя Юрия образумить. Не на того напал. Юрий и пяди от себя не отстегнет. И как мы могли Ярославу поверить? Воистину: век живи, век учись, — с горечью молвил Василько.

— А что же дальше, братец? — вопросил младший Владимир, и почему-то посмотрел на Всеволода, с коим они уже о многом переговорили, когда ехали в Ростов.

— Я своего слова, Владимир, не изменил. Не знаю, как Василько мыслит, но я бы спуску Юрию не давал. Наши дружины могут с ним и побороться. Да и новгородский князь нам может помочь.

Владимиру с Федора Летнего[76] исполнилось 15 лет, но он, как и свои старшие братья, был крепким и рослым не по годам и трижды уже ходил в ратные походы в челе своей углицкой дружины.

— Нечего нам Юрия пужаться. Пора показать, что и мы не лыком шиты. А ты что скажешь, большак?

Василько раздумчиво ходил по гриднице, понимая, что от его ответа будет зависеть очень многое.

— Вы оба правы, братья, — наконец заговорил он. — Мы уже не мальчики у Юрия на побегушках. Наши княжества — древнейшие, не то что Владимирское. Есть у нас и славные дружины, кои уже не раз показывали свое превосходство над Юрием. Били его под Ростовом, и на Липице, даст Бог — разобьем и ныне, и он навсегда забудет ходить в наши пределы. Всё бы это так. И народ, и духовные пастыри на нашей стороне. Осталось сплотиться в дружины и проучить князя Владимирского.

— Так и проучим! — загорелся Всеволод. — Когда-то надо сказать Юрию веское слово. Он понимает только силу меча.

— Вот и ударим! Мы непременно будем со щитом, братец, — приподнято произнес Владимир. — Когда выступать?

— Ныне выступать не будем.

Лица братьев вытянулись.

— Да как же так, Василько? — порывисто поднялся из кресла Всеволод. — Ныне самое удачное время. Сам же сказывал: и народ и пастыри на нашей стороне. Дело за немногим.

— За войной?

— За войной! — одновременно воскликнули Всеволод и Владимир.

Василько подошел к окну из наборного цветного стекла, распахнул. Лицо обдало легкокрылым, теплым ветром, из окна виднелось тихое, голубое озеро с тремя резными лодиями под алыми парусами. Над озером, в неохватном лазурном небе, с криком кружились, сверкая белизной, быстролетные чайки. Всё дышало упоительным, благодатным покоем.

Ветер шевельнул на голове Василька мягкие, густые кудри, разбросанные по широким плечам. Князь повернулся к братьям и твердо молвил словами отца:

— Поладим миром. Ныне не до брани. Мужики к зажинкам готовятся, а купцы на Нерль и Клязьму снарядились. Когда великий князь пойдет на Ростов, то пройдется по многим весям огнем и мечом, а пепел конским хвостом разметет. В оном деле он беспощаден. Прежде чем его побьем, он пол-княжества испепелит. Слишком дорогой ценой дастся нам победа.

— А как же епископ Кирилл? Он-то пуще всех за епархию ратовал, и народ за него стоял. Чего ж теперь — на попятную? Неладно как-то, Василько, — хмуря темные колосистые брови, произнес Всеволод.

— Всё так, брат. Кирилл наипаче всех заинтересован в переяславской епархии. Там у него немало и храмов и монастырей с угодьями, и терять бы их епископу зело не хотелось. Владыка понадеялся на благоразумие Юрия Всеволодовича, но когда дядюшка объявил нам войну, Кирилл перестал ему противоборствовать. Всем княжествам наш владыка известен, как ярый противник любых междоусобиц. Не его ли когда-то мудрые, зажигательные проповеди смиряли князей? Всякая брань для Кирилла — величайшее бедствие. И не токмо для владыки. В кой раз уже говорил, и буду говорить: междоусобицы расшатывают и зело ослабляют Русь в угоду разным чужеземцам. Никогда не забывайте о том, братья… Кирилла же я лонись[77] послал к великому князю.

— И он поехал? — удивился Владимир.

— Поехал… Ради мира поехал.

Поездка владыки увенчалась успехом. Юрию Всеволодовичу пришелся по душе миролюбивый шаг племянников. Он уже готов был выступить с дружиной на Ростов, хотя и понимал, что победа будет трудной, а если Василько призовет на помощь новгородцев, то и вовсе исход битвы будет неясен.

Вовремя прибыл во Владимир епископ Кирилл. Юрий Всеволодович встретил святителя настороженно, но когда его выслушал, то на душе его полегчало: Василько без боя отдает Владимиру переяславскую епархию. Что это? Трусость… Нет, Василько по натуре своей довольно храбрый муж. Он проявил подлинно государственную мудрость. Ай да племянничек! Вот бы таким здравым, прозорливым умом Бог Ярослава наградил. Не сподобил, а жаль…

Примирение князей состоялось в декабре 1229 года, в Суздале, в дни празднования Рождества Христова.

Вскоре Ярослав (даже и после многих добрых дел Кирилла) решил окончательно избавиться от влиятельного на Руси святителя. Он затеял тяжбу с епископом, и лишил почти всех его имений. К чести Кирилла он не стал жаловаться на князя и раздал остаток своего достояния нищим и убогим, и, подобно Иову, страдая от недуга телесного, удалился в Суздальский монастырь святого Дмитрия. По его совету ростовским владыкой стал архимандрит Рождественского монастыря Кирилл Второй.

Возвратившись из Пургасовых земель, боярин Неждан Корзун долго недужил. Коренья и травы знахаря Епишки медленно восстанавливали силы: уж слишком тяжелы, оказались басурманские раны.

В боярский терем часто наезжал Василько, подбадривал:

— Крепись, Неждан, крепись!

— Да, знать, Богу не угоден, — тихо вздыхал боярин.

— Выкинь из головы, Неждан. И мне и Богу ты зело угоден. Нам с тобой надо еще много добрых дел сотворить. И сотворим!

— Спасибо, Василько Константинович… Народ-то как? Простил нас?

— Не переживай, Неждан. Народ не глупее нас, он давно уже во всем разобрался. Да и нельзя ему без князя. Сноп без перевясла — солома. А молодшую дружину заново набрали. Ждут тебя в челе на боевом коне твои гридни.

— Вдругорядь спасибо, Василько Константинович… Жаль, Лазутка в гридни не пошел. Жизнью ему обязан.

— Удалый детина, — кивнул Василько. — Видел его в сече.

— Позвал его намедни, щедро наградил, в дружинники звал. Отказался. Мое дело-де землю орать да ямщичьим делом промышлять.

— Необычный детинушка. Каждый человек норовит в княжью дружину угодить. И жизнь посытней да повольготней, и до боярского чина можно дослужиться. Прямо-таки рвутся на княжой двор. Этому же, вишь ли, «землю орать». Редкий человек.

Лазутка же, когда вышел из боярского терема, вскоре увидел у храма Спаса на Торгу пятерых знакомых ямщиков с косматыми бородами в сосульках. (Морозец давал о себе знать!). Ямщики аж присвистнули:

— Да ты ль это, Лазутка?

На ямщике — горностаевая шапка с малиновым верхом, теплая богатая шуба на лисьем меху, на ногах — белые сафьяновые сапоги с серебряными кисточками на голенищах.

— Ну, чисто боярин! Да твоя Манька увидит — умом тронется. Экий важный господин пожаловал. На какие шиши вырядился?

— Боярин Корзун за службу пожаловал.

— Дык с тебя причитается, Лазутка.

— А кто бы отказывал? — широко улыбнулся ямщик. Распахнул шубу, похлопал по тугой калите, что была привязана к поясу. — И деньгой боярин не обидел. Айда в избу питейную!