— Молодец, Булат! Никогда не видел такого боя. Лепота глядеть, Василько.

— Еще увидишь. Теперь твой черед сокола спускать… Влас! Подавай князю Амара.

Влас Якурин уже поджидал эту счастливой минуту. Он, в нарядном цветном полукафтане, с кречетом на правой руке, неторопливо и торжественно поднесет ловчую птицу самому удельному князю. Поднесет при боярах и всех сокольниках. Это ли не почет!

— Удачи тебе, князь Владимир Константиныч.

— Спасибо, сокольник.

Влас, распираемый от гордости, поклонился обоим князьям, повернулся и поспешил к реке: надо выискивать для Амара новую добычу.

Долго ждать не пришлось. Вскоре сокольник вернулся и радостно доложил:

— Стая гусей!

— Стая? — еще более оживился Василько. — Велика ли числом?

— Шесть гусей.

— Лепота! — загорелся Владимир. — Шесть соколов будут в небе. Лепота!

Князь радовался, как мальчишка. Вот это потеха! Не подведи, Амар.

Ни Амар, ни другие ловчие птицы не подвели. Соколиная потеха удалась на славу.

Слуги раскинули на обрывистом берегу Вексы шатер. Князь Василько позвал на пир всех сокольников. Так было всегда, когда охота оказывалась удачной. Поднимал чару и благодарил сокольников за добрую службу. Особой чести удостоил Власа Якурина:

— Сей молодец, — рассказывал он брату, — приручает к руке всех диких соколов. А вынашивать их — дело многотрудное, но зело увлекательное.

— Поведай, Влас, — молвил Владимир.

Влас растерянно заморгал выкаченными, капустными глазами. Округлое, рябое лицо его стало пунцовым.

— Дык, вынашиваю… Сижу и вынашиваю, и всё тута.

Владимир с вопросительной улыбкой глянул на брата.

— Он у нас не ахти какой говорун. Не в отца пошел, тот за словом в карман не полезет. Уж лучше, Владимир, я тебе поведаю. Лет пять сокольи хитрости познаю.

— Рад буду послушать, брате.

И Василько рассказал, что соколы с древнейших времен обучались для охоты за разной дичью, но сие обучение являлось трудной наукой, требующей от охотника большого терпения и навыка. Среди соколов различали «ветвенников», то есть птенцов, кои начинали уже вылетать из гнезда, и «гнездарей», кои еще не покидали своих гнезд и легче поддавались выучке, а потому и ценились выше ветвенников. Гнездовые соколята, выкормленные без матери, весьма тяжело переносили период линяния или «мыта». Лучшими для охоты считались соколы, перенесшие четыре мыта.

— А когда их начинали вынашивать?

— Тогда, Владимир, когда гнездовой сокол начинал летать. Ночью на голову его надевали шелковый клобучок, кой закрывал глаза, а на ноги, как ты уже видел, натягивали кожаные «обносцы», в виде ременной петли с двумя кольцами на конце. Через эти кольца продевался повод, прикрепленный к стоячему железному шесту с перекладиной, на кою сажали сокола. А дабы приучить к дневному свету, глаза сокола освобождали от клобучка исподволь, с большими предосторожностями.

Если приходилось приручать к клобучку дикого сокола, пойманного на воле, то его вначале пеленали, сажали в небольшой полотняный мешок, оставляя снаружи только голову птицы и кончик хвоста, при этом подрезали у нее на ногах когти.

Сокола, кой уже привык к клобучку, приучали брать корм с руки охотника. Начинали с того, что не кормили птицу целые сутки. После этого охотник натягивал толстые кожаные рукавицы, сажал сокола на руку и предлагал корм.

— А ежели не захочет брать с руки?

— И такое зачастую случалось, Владимир. Тогда сокола оставляли голодным на тот же срок, и повторяли это несколько раз, пока, наконец, сокол не начнет есть с руки. Затем наступала новая пора вынашивания — сокола приучали повиноваться голосу, свисту или жесту охотника, по коему он должен лететь к нему на «вабило», то есть на приманку.

— На какую-то птицу?

— Верно, Владимир. На живую птицу, чаще всего голубя со связанными крыльями. А потом — выучка под открытым небом. Пожалуй, это самый трудный период. Голову сокола накрывали клобучком, сажали на подвешенное кольцо и три дня подряд не давали заснуть, раскачивая, когда это понадобится, кольцо. Мало-помалу сокол приучался взлетать по сигналу с руки охотника, хватать на лету добычу и приносить ее своему хозяину. Вот такой, Владимир, долгий и тяжкий путь вынашивания сокола. Породы же их разнообразны, но самый красивый и крупный сокол — это кречет. Добыть его очень нелегко. Есть у меня купец, Глеб Якурин, отец вот этого Власа, кой посылает своих людей аж на Печеру, за Камень[102] и на Крайний Север. Поймать там кречета невероятно сложно, ибо гнездятся они на неприступных скалах и на вершинах самых высоких деревьев.

— Да как же их ловят, брате?

— Сетями. Ищут высокий холм, на уровне макушек деревьев, и устраивают особую западню, коя имеет со всех сторон дверцы. В середину западни помещают сетку в виде фонаря, куда сажают приманку — голубя или другую птицу. И как только кречет подлетал к приманке, все четыре дверцы захлопывались, и кречет оказывался в ловушке. Пойманного сокола называют «дикомытом» или «чиркуном». Самцы отличаются большой резвостью полета, зато самка превосходит их силой, и ценится дороже. Размах крыльев у кречета превышает полсажени.

— А как ловчие доставляют кречетов с Крайнего Севера? Это ж уму непостижимо!

— Воистину, Владимир. Высокой похвалы достойны эти ловчие. Доставляют кречетов по зимнему санному пути, в особых коробах, обитых внутри овчинами, дабы не повредить птицам крылья. Долгими неделями длится возвращение ловчих. Зело тяжек и многотруден их путь.

— Занимательно, брате. Но откуда ты ведаешь такие подробности?

— От самих ловчих. Не единожды с ними беседовал. Они привозят диких птиц купцу Якурину, а вынашивавет их, как я уже сказывал, его сын Влас. Днюет и ночует на сокольем дворе. Таких сокольников редко где и сыщешь. Зело рачителен к делу своему. Честь тебе, Влас!

Василько взял с походного стольца серебряный кубок и ступил к Власу.

— Жалую тебе, сокольник.

Влас, ошалевший от радости и неслыханного почета, бухнулся князю в ноги.

— Ну, ну. Зачем же так? Поднимись.

Счастливый сокольник заплакал от навернувшихся, сладостных слез.

Дня через два князь Василько пригласил брата и бояр в свой охотничий городок.

— Ты еще не бывал у меня в нем, Владимир. Правда, ехать далече, верст двадцать.

— Да ты что, брате. Такая одаль! — удивился Владимир. — Куда тебя занесло?

— Вот именно занесло. Год назад охотился я с беркутом…

— У тебя и беркут есть?

— Был. Всё тот же купец Якурин из-за Камы доставил. Гордая птица. Влас ее, почитай, десять недель укрощал и приручил-таки. Могуч оказался беркут. Я с ним и на лисицу, и на вепря охотился, а в последний раз на матерого волка. Ты бы видел сию потеху, Владимир! Одной ногой беркут вкогтился волку в башку, а другой — в пах, и тотчас все чрева волчьи из зверя вон. Беркут, как поведали ловчие, даже дикого коня с первого удара сбивает. Жаль, потеряли сию хищную птицу. В тот день беркут погнался над лесом за коршуном и скрылся из глаз. Долго искали, объехали многие версты, но он так и пропал. А когда искали, то увидели дивные для охоты места. Вот и надумал я там поставить охотничий терем с псарным двором. Ловчим, доезжачим и выжлятникам, дабы за всем приглядывали, приказал срубить избы. В народе место сие Васильковым городком прозвали. Вот туда-то и направимся, и разгуляемся с борзыми. Да и бояре мои повеселятся. На соколиную потеху они не слишком горазды, а вот псовая охота для них всегда праздник. Отец мой, бывало, говаривал: от соколиной потехи душа светлеет, псовая же охота — сердце горячит. Не так ли, Воислав Добрынич?

— Воистину, князь. Горячит. Нет ничего занятней.

На сей раз был приглашен на охоту и купец Якурин. Как проведал от сына, что князь собирается в Васильково, так и оживился:

— Попроси князя, дабы меня на охоту взял. Хочу своих борзых в деле поглядеть. Так и скажи.