Народ исходил стоном, негодовало купечество и боярство, а Александр Ярославич ничего не мог сделать. И это собственное бессилие приводило его в неописуемую ярость. Порой ему хотелось поднять все видимые и скрытые в лесах дружины и кинуть грозный клич: на Орду! И он, в порыве этого безумного неистовства, выхватывал из ножен свой тяжелый меч. Уж лучше погибнуть в честном поединке, чем быть татарским прислужником! На Орду!

Но проходила минута, другая, и, Александр Ярославич, укрощая гнев, тяжело опускался на лавку и ожесточенно думал: «Не пора, не пора, будь вы прокляты!».

Любимец огорчил мать.

— Напрасно ты согласился на предложение Берке, сынок. Агафья этого не заслужила.

А Глеб Василькович возвращался на Русь в радужном настроении. Скоро он станет одним из самых знатных князей. Еще бы! Его женой будет дочь бывшего великого хана Сартака, племянница самого Берке! То ль не великая честь!.. А Агафья? Да разве можно сравнить дочь захудалого князька из Мологи с родственницей всесильного хана Берке?! Конечно же, он вдругорядь обвенчается, а Агафье скажет, чтобы отправлялась в обитель. Там ей будет хорошо. Вначале походит послушницей, а затем и примет постриг. В обители — славная игуменья, она присмотрит за ней и всем обеспечит. Агафья ничего не потеряет, она и дома-то чувствует себя затворницей. Ни с кем не дружит, в куклы играет, да всё по родителям хнычет. Его же, Глеба, никто не осудит: сколь мужчин своих жен в монастырь спроваживают. Дело житейское, обычное. Матушка возражать не будет.

Глеб, в отличие от Бориса, рос тихим и покладистым, но одна лишь матушка ведала о его заветной мечте: стать храбрым и могущественным князем, как его отец. Но вот ему уже пошел восемнадцатый год, но мечта его в жизнь так и не воплотилось. Он по-прежнему был робок и застенчив, и владеет маленьким, отдаленным от крупных городов, Белозерским уделом, куда ни одного князя и палкой не загонишь.

Матушка же и тем довольна:

— По твоему нраву, Глебушка, пока и такого удела достаточно. Научишься управлять боярами и народом, может, и другое княжество получишь.

И вот, кажется, случай подвернулся. Теперь дело за матушкой.

Но княгиня Мария на Глеба осерчала:

— Я недовольна тобой, сынок. Не надо было давать повода Берке. Он чересчур коварен и ничего зря не делает, все его помыслы худые.

— Да разве худо жениться на его племяннице, матушка?

— Худо, сынок. Я всегда осуждаю браки с мусульманскими женщинами, хотя наши князья не раз сочетались с половчанками. Это случалось даже и в нашем роду Ольговичей. Но я противница кровосмешения, оно портит породу и нрав русского человека, а в конечном счете, и душу его. А душа русского человека, на мой взгляд, самая чудесная и необыкновенная. Так что, сынок, позабудь о словах хана Берке и с Богом возвращайся к своей законной супруге. Скоро она подрастет, полюбит тебя, и вы будете счастливы.

Сумрачным приехал в свой Белозерск князь Глеб Василькович. Впервые он остался недоволен своей матушкой. Маленький древний городишко и вовсе показался ему серым и невзрачным. Да тут еще длинная, морозная зима нагрянула, всё завалило обильным снегом. Даже на охоту не выберешься. И вовсе взяла Глеба докука.

А сокровенная мечта не только его не покидала, но всё больше и больше посещала его мысли. Как-то набрался Глеб смелости, явился на женскую половину хором и заявил Агафье:

— Шла бы ты в монастырь.

— Аль наскучила я тебе, Глеб Василькович? — спокойно и без всякого удивления спросила девчушка.

— Наскучила.

Это единственное слово далось Глебу с невероятным трудом. Ему стало жаль супругу, и чтобы больше не разговаривать с Агафьей и не удручать себя, он быстро удалился на свою мужскую половину. Но в покоях ему не сиделось. Агафья поведает о намерении мужа своим боярышням и мамкам, и начнет собираться в обитель. И тогда терем загудит, как растревоженная пчелиная борть. Начнутся охи, вздохи и плачи, а этого Глеб Василькович терпеть не мог. Нет уж, лучше бежать из хором. И тут он вспомнил, что через два дня наступает великий праздник, Рождество Христово. Глеб малость подумал и позвал к себе ближнего боярина.

— А что, Роман Дмитрич, не отпраздновать ли нам Рождество в твоей вотчине? Надоело мне сидеть в своих хоромах.

— Как тебе будет угодно, князь, — с некоторым удивлением произнес боярин.

Всю неделю просидел Глеб Василькович в боярской вотчине, а когда вернулся в Белозерск, то с облегчением вздохнул: Агафья еще три дня назад удалилась в обитель. Но радость князя вскоре померкла: на город, как из-под земли выросла, налетела сотня конных татар с численниками, без княжьего дозволения разместилась в богатых домах и принялась за поголовную перепись обитателей Белозерска.

Народ вначале оторопел. Никогда еще он не лицезрел столь диковинных людей: смуглых, узкоглазых, в долгополых шубах, вывернутых мехом наружу, на приземистых мохнатых коньках. У каждого длинная кривая сабля в кожаных ножнах, пристегнутая к поясу, круглый щит в левой руке, лук за плечами и колчан со стрелами.

Устрашающий визг и гортанные выкрики заполонили улицы и слободы.

Перепись, тщательная и дотошная, продолжалась четыре дня, а на следующее утро татары потащили из изб и хором муку, жито, мед, яйца, сало, свиные и говяжьи туши, повели за поводья и веревки лошадей, коров и овец…

Вот тут-то и пришли в себя белозерцы. Бросились к татарам и закричали:

— Да то сущий грабеж, нехристи!

— В моем сусеке и десяти пудов нет, а ты целый мешок поволок!

— Отдай, погань, овцу! Какая же она десятая! У меня всего семь овец!

— Ты пошто, разбойная рожа, моего самого лучшего коня уводишь? Аль у меня их десяток?

Кричали простолюдины, купцы и бояре, но татары сначала огрызались и совали под нос ограбленным белозерцам грамотки, испещренные непонятными русскому человеку буквами, а затем принялись и за плети. Народ побежал с жалобой к княжьим хоромам.

— Что же это деется, князь? Уйми ордынцев! Несусветный разбой!

Но Глеб Ярославич, вышедший в легком кафтане на крыльцо, и сам оробел. Залепетал посиневшими от холода губами:

— Уйму…Вот поговорю с баскаком.

— Ты уж потверже с ним, князь. Пусть угомонит безбожных басурман, а то дело до великой замятни[261] дойдет. Буде нас грабить!

Разговор Глеба Васильковича с баскаком состоялся в тот же день. Тот был с виду миролюбив и почтителен. Через своего толмача с плутоватой улыбочкой произнес:

— Мне ничего о грабежах не известно. Мои славные джигиты выполняют лишь то, что записали по домам численники. А численники обучены грамоте чуть ли не с колыбели, они никогда не ошибаются. Так что народ твой, князь Глеб, напрасно негодует и увиливает от дани. Но этого, — баскак, сохраняя елейную улыбочку на лице, погрозил толстым и жирным пальцем, — никогда не будет. Ты сам был в Орде и видел, что русские князья были послушны воле великого хана Берке.

При упоминании хана, Глеб Василькович тотчас напомнил о его посуле:

— Великий хан Берке обещал мне большую льготу на дань.

— Великий хан сдержит свое слово, если и ты выполнишь свое обещание.

— Но я уже отправил свою жену в монастырь.

— Ты сделал лишь первый шаг, князь. Настоящие мужчины на пол дороге не останавливаются. Поезжай в Орду за невестой, и мои люди прекратят собирать дань. Я даю тебе на раздумье три дня.

С тем баскак и ушел. А Глеб Василькович продолжал пребывать в растерянности. Он не ведал, что делать с ордынцами. Поднять весь город на татар — пролить обилие крови, и трудно еще сказать, кто останется на щите. В княжьей дружине всего шесть десятков человек. Даже победа над татарами не принесет белозерцам радости. Хан Берке прикажет своим туменам стереть город с лица земли. Этого юный князь страшился пуще всего, поэтому он не будет поднимать руку на татар. А чтобы избавить народ от чудовищных поборов, он должен поехать к Берке и жениться на его племяннице. Другого пути нет… А как же матушка? Как ехать без ее благословения?