— Ради Бога, успокойся, княгиня. Успокойся!

Мария Михайловна кинула на Ярослава осуждающий взгляд и молча вышла из покоев.

Неждан Иванович поспешил загладить ссору:

— Ты уж прости ее, великий князь. Ведь она токмо мужа оплакала. Мы в твоей воле.

— Ну-ну… Давно бы так, ближний боярин, — остывая, усмехнулся Ярослав. — У брата моего, Святослава, быть вам в полном послушании. Прощайте, бояре.

Великий князь, оставив в Ростове Святослава, повел свою дружину к Владимиру.

Бояре хорошо понимали, что Неждану Ивановичу Корзуну пришлось принять удар на себя. Не подойди он вовремя к княгине, и дело бы приняло дурной оборот. Понимали бояре и другое: Корзун, как и все ростовцы, презирают новоиспеченного великого князя и готовы схватиться с ним в любую минуту. Но время сейчас играет на Ярослава: за ним не только сильная дружина, но и мощная поддержка хана Батыя. Ростову же надо выждать, и вести тонкую дипломатичную игру. Этим новым искусством должна овладеть Мария.

Княгиня, провожая брата Василька — Владимира, с грустью молвила:

— Чаяла тебя видеть князем Ростовским и Углицким, да сам видел, не получилось. Ты уж не забывай меня в своем Угличе, навещай.

— Не забуду, Мария…А коль худо какое Ярослав замыслит, скачи в Углич, укрою тебя.

— Спасибо, Володя, но Ростов я ни при каких бедах не покину. Здесь муж мой покоится. Я ведь к нему каждый день хожу.

Святослав Всеволодович, шестой сын Всеволода Большое Гнездо, рожденный в 1196 году, правил Ростовом Великим спустя рукава. Он не был похож на своего вероломного и мстительного брата Ярослава, но мзду и всякие угощения уважал пуще меры. Бояре же (а ряды их после битвы на Сити заметно поредели) на мзду скупились: самим дай Бог прокормиться. Многие села и деревеньки смердов спалены, мужики разбежались в леса, поэтому на оброк надёжа худая. А мужик, ох, как надобен. От него и хлеб, и лен, и мед, свиные и говяжьи туши… Он кормит, поит и одевает. Совсем худо без мужика!

Боярские холопы рыскали по лесам, вы надежде разыскать оратаев, но оратаи (не лыком шиты) упрятались надежно — и от супостата, и от боярской кабалы. Сыщи-ка их!

Князь Святослав норовил бояр поприжать, но любое его повеление бояре встречали враждебно. Они, как и прежде, на дух не переносили ни бывшего Юрия Всеволодовича, ни нынешних братьев его. Одного корня! Известные недоброхоты Ростова, десятилетиями жаждущие подмять под пяту древнее, гордое княжество. Не получится! Видит кот молоко, да рыло коротко.

Тоскливо, неуютно чувствовал себя Святослав Всеволодович в Ростове Великом. Поглядел, поглядел на скудное ростовское сидение и через полгода укатил в Суздаль: может, там посытней, и повеселей будет жизнь.

Старший брат пригласил Святослава во Владимир, забранился:

— Чего тебе в Ростове не сидится. Аль Мария с боярами угрожают?

— Не слышно, брате, крамолу не возводят. Да, ить, пора и в Суздале покняжить, теперь там посижу.

— Посиди, да недолго. Нельзя нам Ростов упускать. За ним — глаз да глаз. Хитрей да горделивей ростовцев на Руси нет. К лету опять в Ростов поезжай.

Вдругорядь Лазутка Скитник спас жизнь боярину Неждану Корзуну. (Первый раз в сечах с волжскими булгарами). Если бы ни его богатырский меч, не удалось бы Неждану Ивановичу вырваться из ордынского окружения. Сложил бы голову на Сити боярин Корзун.

Уже в Ростове Неждан Иванович молвил:

— Ты у меня, как ангел — хранитель, Лазутка. По гроб жизни с тобой не рассчитаюсь. Ты только скажи, чем тебя наградить?

— Заблуждаешься, боярин. Это я тебе обязан. Пять-то гривен серебра я тебе еще не отработал.

— Нашел чего вспомнить, — рассмеялся Корзун. — Хочешь, я тебя старшим дружинником поставлю. Вотчину дам, а там и до боярского чина один шаг.

Лазутка поклонился в пояс.

— Добр ты, Неждан Иваныч. Но я смердом родился, смердом и помру. Всяк кулик на своем месте велик. Ни о какой награде и мыслить не хочу.

— Редкостный ты человек, однако. Ну, хоть что-то попросишь.

— Попрошу, Неждан Иваныч, еще как попрошу. Когда-то ты меня в сельские старосты уговорил. Нет ныне села Угожей, нет и мужиков, а без села нет и старосты. Так?

— Выходит так.

— А коли так, отпусти меня, боярин. Мне надо семью свою сыскать.

— И упрашивать нечего. Дело святое. Дам тебе в помощь двух дружинников — и сыскивай с Богом.

— Я уж как-нибудь один, боярин. Лес, как свою длань ведаю. Сыщу!

— Ну, как знаешь, Лазутка. А когда сыщешь, приходи ко мне. Хотел бы тебя подле себя видеть.

Лазутке долго искать свою семью не пришлось. Прежде чем уйти с дружиной на Сить, он молвил Олесе:

— Поезжай с детьми к отцу, и уходите к бортнику Петрухе. Туда к вам после Сити приду.

— А может в селе остаться?

— Нельзя, родная. Чай, слышала, что толкуют о поганых. Они выжигают села и деревни, старых людей и младенцев убивают, а молодых уводят в полон. Пойдут на Ростов — спалят и Угожи. Надо немешкотно уходить. До избы бортника татары не доберутся.

Лазутка ушел на Сить. Олеся плакала навзрыд. На злую брань ушел ее самый любимый человек, ее ненаглядный, всегда желанный Лазутка. Уж так счастливо жили они последние годы! И вдруг эти треклятые ордынцы. Теперь — всё покинуть: крепкий, добротный дом на высоком подклете, с белой избой, летней повалушей и нарядной светелкой, баню-мыленку, кою Лазутка срубил всем Угожам на загляденье, изукрасив ее дивной деревянной резьбой, будто саму избу украшал; покинуть просторный двор с погребами, ледниками и медушами. Всюду с любовью прошлась и ее заботливая, ловкая рука. Как берегла, как лелеяла она свой дом!

Лазутка не нарадовался:

— Вот уж и не чаял, что купецкая дочь такой рачительной хозяюшкой будет. Воистину: хозяйкой дом стоит. И до чего же славная ты у меня, Олеся!

Зардеется Олеся, глаза счастливо заискрятся: мужья похвала — лучший подарок. Уж такой довольной сделается.

А Лазутка стоит, любуется своей женой, глаз не сводит. Наделил же Бог супругу не только искусной рукодельницей, неустанной труженицей, но и невиданной красотой, коя не только не поблекла после рождения троих сыновей, но еще больше расцвела.

Не выдержит, подхватит свою лебедушку на руки и закружит, закружит. А ночами, когда ребятня уснет, жарко прильнет к ее горячему телу. Страстными, хмельными были эти сладкие ночи!

Нет, тяжело было расставаться со своим домом Олесе. На селе суетятся встревоженные мужики, плачут бабы и мало-помалу покидают свои жилища. А Олеся всё чего-то ждет — выжидает. Вот замаячит сейчас на околице гонец на взмыленном коне, что мчит от Ростова и радостно крикнет:

— Татары разбиты! Дружина со щитом возвращается домой

Но доброго гонца всё нет и нет, лишь каждый день доходят до села худые вести:

— Поганые сожгли Переяславль.

— Татары близятся к Ростову!

Угожи почти опустели, в селе остались лишь самые стойкие семьи, коим, как и Олесе, не хотелось бросать свои давно обжитые дома. Они-то и явились к Лазуткиному двору.

— Чего не уходишь, Олеся Васильевна?

Олеся пожала плечами.

— И сама не ведаю. Дом жалко.

— Вот и нам жалко. Пришли к тебе, как к жене старосты. Посоветуй, как дале быть.

— Плохая я вам советчица. Но супруг мой велел немедля уходить. Да и сами слышите: супостат, чу, совсем близко.

— А куда уходить-то, Олеся Васильевна? Ведь с ребятней. Да и зима.

Олеся обвела глазами страдальческие лица сосельников, и вдруг решилась:

— Ведаю одно укромное место. Коль хотите, поедемте со мной. Авось, как-нибудь разместимся

— Поедем, Олеся Васильевна. Мы уж давно собрались.

Олеся погрузила узлы в сани, посадила на них тепло укутанных детей, а затем взяла в руки икону пресвятой Богоматери и долго стояла с ней на коленях перед крыльцом, умоляя заступницу спасти и сохранить от злого ворога ее дом.