Смел ямщик, думал Василько. Но на что он надеется? Если он в Ростовской земле, то не сегодня-завтра будет сыскан и приведен на княжий суд… А ежели сбежал к другому князю, то взять его обратно будет непросто. Между князьями вечное нелюбье, чуть ли не каждый год вспыхивают междоусобицы.

Лазутка вернулся на заимку Бортника лишь под вечер. У крыльца скинул с катанок лыжи, стряхнул с шапки и бараньего полушубка снег. Вокруг бесновалась гулкая свирепая метель.

Лазутка вошел в избу, и тотчас к нему метнулась Олеся.

— Запропастился, любый мой. Да как же ты охотился в экую завируху. Борода и усы в снегу… Чу, глаза твои невеселые. Аль что случилось?

Лазутка поцеловал Олесю, легонько отстранил от себя, сел на лавку и надолго замолчал.

— Да ты не таись, детинушка, не уходи в себя. Аль впрямь что случилось?

Лазутка вздохнул и кивнул головой.

— Случилось, Авдеич. Гнались за мной оружные люди на лыжах, никак, княжьи.

— Видели тебя? — встревоженно спросил Авдеич.

— Нет. Гнались за мной по лыжне, да я всё петлял. На дорогу выскочил, а тут метель навалилась, она-то и спасла.

На глаза Олеси навернулись слезы.

— То нас ищут. Мой тятенька никаких денег не пожалеет, чтобы сыскать меня. Пропадем, любый мой!

— Да ты не горюй раньше времени, дочка. Мало ли кого княжьи люди сыскивали. Лиходеи никогда не переводятся. А коль, упаси Бог, меня в чем заподозрили, то давно бы в избе побывали. Дорогу ко мне ведают. Так что, успокойся, дочка.

Но Скитник был встревожен не на шутку. Княжьи люди, думал он, может быть, и не ведали за кем гоняются, но когда возвратятся в Ростов и расскажут о «воровском человеке» князю, тот, со своей башковитой головой, обо всем догадается. Купец Богданов наверняка не единожды к князю наведывался, и Василько не отступится от поисков… Выходит, на заимке не отсидеться. Надо искать выход, но он один — вновь бежать. Но сейчас зима, как быть с Олесей? Прятаться по зимним урочищам — и крепкому мужику тяжко. Олеся не выдюжит. Но как же быть? Не сидеть же, сложа руки, пока не схватят тебя княжьи дружинники и увезут на суд в Ростов… Погодь, погодь. А что если?..

Курная избенка ямщика Сидорки Ревяки находилась на Чудском конце города. Авдеич постучал в разбухшую от мороза дверь, молвил обычаем:

— Господи, Исусе Христе, помилуй нас!

— Заходи! — послышалось из избы.

Авдеич вошел, снял шапку, перекрестился на закоптелый образ Николая Чудотворца, поклонился хозяину и молвил:

— Здоров будь, Сидорка.

— И тебе доброго здоровья, — недоуменно поглядывая на незнакомого мужика, отозвался ямщик.

Авдеич осмотрелся. В избе сумеречно, волоковые оконца затянуты мутными бычьими пузырями, пахнет ямщичьей справой, развешенной по стенам на колках, и кислыми щами; от приземистой печи исходит тепло, на ней сушатся онучи и рукавицы; подле печи — кадка с водой, на коей висит деревянный ковш с узорной ручкой; вдоль передней и правой стены — лавки, крытые грубым сермяжным сукном; посреди избы — щербатый стол; у левой стены — невысокий деревянный поставец с немудрящей посудой: оловянными мисками, ложками, медной яндовой, тремя чарками.

Сидорка поступил так, как и положено на Руси: накорми, напои, затем вестей расспроси.

— Щтец похлебаешь?

— Да не худо бы, — не отказался, проголодавшийся за дальнюю дорогу Авдеич.

Ревяка налил шей полную миску, отрезал от каравая ломоть хлеба и поставил жбан с квасом.

— Угощайся, мил человек.

Авдеич перекрестил лоб, вновь поклонился хозяину и сел за стол. После молчаливой трапезы вдругорядь перекрестился, поблагодарил хозяина за хлеб-соль и приступил к разговору:

— Петрухой меня кличут… Вижу, бобылем живешь. Небось, тяжеленько без бабы?

— Привык я, Петруха. А когда-то с бабой жил. Да какая же с ямщиком уживется? День — в избе, а две недели в гоньбе. Ямщичье дело известное… С какой нуждой ко мне, Петруха?

— Есть нужда и немалая. Надо Лазутку Скитника выручать.

— Лазутку? — встрепенулся Ревяка. — Жив, слава тебе Господи! Да то мой лучший дружок. Сказывай, что с ним. Ведь он дочку купца увез. Почитай, весь Ростов шумит.

Авдеич ничего не утаил, а в конце рассказа молвил:

— Отвези Лазутку и жену его в Углич. Там никто его искать не будет.

— Далече, Петруха, — вздохнул Сидорка.

— Далече, но так уж Лазутка порешил. И жена его согласна. Но самый опас — перевезти их через Ростов. Другого санного пути на Углич нет.

— Вестимо нет. Но как провезти? В Ростове Лазутку каждая собака знает, как бы в беду не угодить.

У ворот Сидорку остановили караульные люди из молодшей княжьей дружины.

— Куда путь правишь, ямщик, и кого везешь?

— Везу, люди добрые, Петруху Бортника с товаришком. А вспять — сенца захвачу.

Авдеич сошел с саней, поклонился.

— На князя Василька Константиновича бортничаю, да вот солью оскудел. Купил семь фунтишков и ямщика подрядил. Пешечком-то далече.

— Чай, слыхали о Петрухе Бортнике? — подал голос с коня Сидорка.

— Слыхали. Проезжайте!

Миновав ворота, Ревяка рысью погнал коня по переяславской дороге. Где-то версты через две сани остановились. Сидорка спрыгнул с коня и указал на заснеженный стожок.

— Вот и сенцо, о коем тебе поведал Лазутка. То я накосил. Стоять бы ему до весны, но придется пудишков пять взять.

Далее Петруха ехал на большой груде душистого сена. Пока всё шло благополучно, как и замыслил Скитник.

Верст через пятнадцать Авдеич крикнул:

— Приехали, Сидорка!

На дорогу вышли из леса Лазутка и Олеся.

— Спасибо, друже. Разворачивай своего каурого! — живо, приподнято произнес Скитник.

Подъезжая к городу, Сидорка перекрестился. Помоги, Господи, без беды проскочить. У ворот стояли те же караульные. Увидели Сидорку с возом сена и открыли ворота.

Зимний денек короток, надвигалась тихая звездная ночь. Ревяка остановил коня и шагнул к саням.

— Живы ли, православные?

— Живы, Сидорка, — глухо послышалось из воза. Головы Лазутки и Олеси были лишь слегка припорошены снегом.

— Не замерзли?

— Это в медвежьей-то шубе? Сидим, как в бане. Не так ли, лебедушка?

— С таким мужиком не замерзнешь, — хохотнул Сидорка. — Еды не забыли взять? Чу, у вас есть сальцо и лепешки. Поснедайте, милочки. Впереди — дорожка дальняя.

Углич хоть и моложе Ростова Великого на два с половиной века, но насельники его известны с древнейших времен. Еще в седьмом столетии в Углицком крае жили меряне, кои с первой половины Х1 века постепенно слились с новгородскими славянами и смолянами — кривичами.

По некоторым источникам Углич первоначально располагался у Грехова ручья. Бытует предание, что город был основан в 947 году сборщиком дани, присланный в этот край княгиней Ольгой. Насельники у Грехова ручья имели небольшое укрепленное городище, однако, оно было недостаточно надежным. Тогда насельники, собравшись всем племенем, решили уйти на Волгу, что в семи верстах от Грехова ручья, и поставить на высоком крутом берегу мощную крепость. Переселение произошло в первой четверти Х11 века.

Место для сооружения детинца было выбрано удачно — на мысу, омываемом с двух сторон Шелковкой и Каменным ручьем. С юга обе речки соединялись рвом, и на валах вдоль берегов искусственно поднявшегося острова, возвели дубовую крепость.

Впервые город под названием Углич упоминается в Ипатьевской летописи в 1148 году. Под эти же годом помещен рассказ, в коем описывается междоусобная война Киевского, Смоленского и Новгородского князей против Ростово-Суздальского властителя Юрия Долгорукого. Князья подошли к городу Снятину и начали разорять города и веси по обоим берегам Волги и «поидоста оттоле на Оуглече поле», а далее к устью Мологи.