Этот же приезд отличался во всем. В первый же день к шатру князя прибыл один из мурз Сартака и, растягивая тугие глинистые губы в почтительной улыбке, произнес:

— Не пройдет и трех лун[201], как великий хан примет тебя, князь. А пока подкрепи силы после дальнего пути.

— Передай великому хану мою глубочайшую признательность, — молвил Борис Василькович.

Вскоре перед княжеским шатром появился обозный верблюд, загруженный хворостом. Рабы-невольники быстро развели костры, поставили на них бронзовые котлы на треногах и налили в них из кожаных бурдюков воды. Когда вода закипела, в котлы насыпали рису, накрошили мяса, накидали перцу и различные пахучие приправы.

Борис Василькович и Неждан Корзун стояли у шатра и наблюдали за приготовлением пищи.

— Кажись, пока всё идет по-доброму, — довольно произнес князь.

— Дай Бог…А вон и вина с фруктами и сладостями привезли. И даже любимый татарский кебаб[202].

Когда князь и боярин воссели в шатре на непривычные для них мягкие подушки, невольники внесли два столика и поставили на них яства, на медных тарелках и кувшины с арзой, бузой, айраном и хорзой[203].

Борис Василькович оглядел ханское угощение и вдруг тревожно подумал:

«Совсем недавно, после татарского угощения, умер родной дядя Владимир Константинович Углицкий, а затем и Василий Ярославский. Сродники были отравлены уже при правлении Сартака. Правда, матушка уверена, что князей загубили по приказу хана Берке. А что произойдет сейчас? Среди тех, кто готовил угощение, мог оказаться и человек Берке. Дать выпить вина невольнику? Но это бессмысленно. Татары подмешивают такой яд, кой обычно действует и три, и четыре недели. Не дотрагиваться же к кушаньям и вину — выказать непочтение к хану Сартаку, кое тотчас будет ему передано, и тогда вся длительная поездка в Сарай-Бату потерпит неудачу».

Угощение подносили четверо невольников. Расставив снедь, кувшины и чаши, они, поклонившись князю и боярину, задом попятились к пологу шатра. Один из невольников, с загорелым, обоженным степными ветрами смугло-желтым половецким лицом и серьгой в левом ухе, задержался и негромко произнес на русском языке:

— Князь может смело пробовать любое блюдо и пить вино.

Борис Василькович и Неждан Иванович переглянулись: обычно невольники молчаливы, они не смеют и рта раскрыть.

— Кто тебя уполномочил сказать такие слова? — спросил Борис Василькович.

— Великий хан Сартак.

— Добро… Как тебя зовут и где ты научился нашему языку?

— Зовут Изаем. Когда-то меня взял в полон черниговский князь Михаил Всеволодович. Десять лет я жил на его земле, а затем меня полонили татары.

— А как ты попал к Сартаку?

— То длинный разговор, князь. Я не должен задерживаться в твоем шатре. Я ухожу, но мы еще увидимся, князь.

Изай вышел, а князь и боярин вновь переглянулись.

— Мнится мне, что это не простой невольник. По всему, он — доверенный человек хана, — молвил Неждан Иванович.

— А может, Берке?

— Сомневаюсь, княже. Берке действует более изощренно… Приступим с Богом к трапезе.

Ровно через три дня к шатру подъехал всё тот же мурза и вновь, растягивая губы в почтительной улыбке, произнес:

— Великий хан Сартак ждет тебя, князь Ростовский.

Пока хану возводили новый дворец, он и его многочисленная свита расположились вне стен города.

Перед поездкой к Сартаку князь, его ближний боярин и дружинники облачились в нарядные, цветные кафтаны и дорогие шапки, отделанные горностаевым мехом. Доспехи были оставлены в шатре и юртах; лишь один князь имел право иметь при себе меч.

Богатый ханский шатер, окутанный белым войлоком и перевитый узорчатыми тканями, стоял на невысоком холме, вокруг которого раскинулись многочисленные юрты.

Подле шатра возвышался длинный бамбуковый шест, на коем развевалось знамя великого хана[204], с небольшой перекладиной наверху, с которой свисали пять пушистых черных хвостов монгольских яков[205]. На знамени был вышит шелками серый кречет, державший в когтях черного ворона. Это было священное знамя, означавшее, что его владелец — ближайший родственник покойного Священного Правителя, великого завоевателя мира Чингисхана.

За пятьдесят саженей от шатра посольство остановили нукеры в черных чапанах, поверх которых, с левого бока, висели длинные мечи — кончары[206] в зеленых сафьяновых ножнах. На ногах у нукеров — желтые сапоги из верблюжьей замши на тонких высоких каблуках, на головах — высокие круглые шапки из овчины.

— Дальше нельзя. Всем сойти с коней! — через толмача приказал предводитель нукеров. — К великому хану дозволено войти князю Борису, боярину Корзуну, одному оруженосцу и человеку с подарками.

Подарки разместились на одном коне в двух переметных сумах.

Борис Василькович и боярин Корзун неторопливо пошагали к шатру, за ними последовали «оруженосец» Лазутка и гридень, ведший коня в поводу.

Перед самым шатром четверку русских людей встретил десяток могучих тургадуров в малиновых чекменях и гутулах[207] из дорогой кожи. Один из них, с каменным лицом, подошел к Борису Васильковичу и сурово произнес:

— Сними пояс мечом, князь Борис, и передай его твоему оруженосцу.

Более унизительной процедуре подверглись остальные люди князя. Их одежды тщательно обыскали, прощупали пальцами даже сапоги.

— В гости с кинжалами не ходят, — с явным неудовольствием произнес Корзун.

В ответ тургадуры ничего не сказали, лищь старший из них заглянул в шатер и тотчас вышел.

— Ты, князь Борис, и ты, боярин Корзун, можете войти к великому хану.

Хан Сартак, в шелковом халате и в белоснежной чалме, усыпанной драгоценными камнями и огромным алмазом посередине, восседал на знаменитом золотом троне Батыя. Справа и слева от хана сидели, поджав ноги, на мягких подушках приближенные Сартака — дядя хана Берке, знатные мурзы и темники в богатых одеждах. За троном хана напряженно застыли тургадуры, готовые в любой миг выполнить любое поручение своего властелина.

Поклонившись хану, Борис Василькович велеречиво произнес:

— От имени всей земли Русской я приветствую тебя, великий и досточтимый хан. Да процветает твое царствование многие лета!

— И я тебя приветствую, князь Борис, — довольно радушно отозвался Сартак и показал рукой на одну из подушек. — Присаживайся, князь.

— Благодарю, досточтимый хан, но допрежь позволь мне преподнести тебе мои скромные подарки.

Гридень внес и принялся раскидывать на узорчатом ковре мягкую рухлядь[208] — сорок невесомых, серебристых соболей — дорогостоящих, отборных, радующих глаз.

Сартак довольно закивал головой. Ничего нет прекраснее русских соболей!

— А теперь, великий хан, прими всё тот же скромный дар для твоих несравненных жен.

На серебряном подносе гридень внес украшения из драгоценных камней: повязки на голову, золотые ожерелья, перстни и запястья.

Сартак остался доволен и украшениями. Он взял в руки одно из запястий и долго любовался горением и блеском переливающихся самоцветов, где каждый камень стоил десятки отборных коней.

Борис Василькович, тем временем, разглядывал приближенных хана. Некоторых он узнал еще по первому приезду в ставку Батыя. Во-первых, хана Берке, смуглого, коренастого, с надменным, безбородым лицом и властными, вопрошающими глазами. Во-вторых, постаревшего, морщинистого полководца Бурундуя, и в-третьих, крепкого, крутоплечего темника Неврюя с наглыми, насмешливыми глазами. При Батые все они сидели по правую руку, а теперь сместились под левую, и это обстоятельство уже о многом говорило. Но, интересно, что за человек сидит справа, обок с властелином Золотой Орды? (Это был чингисид — царевич Джабар). Он еще довольно молод, лицо его живое, отрытое и благожелательное. Кто ж он, и почему оказался на самом почетном месте?