Наряду с военным наступлением папская курия в это время предприняла широкое дипломатическое наступление на Русь.
— Я хорошо ведаю, — заключила Мария, — что Иннокентий Четвертый отправил ряд писем влиятельным русским князьям, предложив им принять католичество. Уверена, что одним из первых такое послание получил знаменитый Невский. Не так ли, Александр?
Александр Ярославич всё с большим интересом посматривал на княгиню и думал:
«Прав был когда-то мой двоюродный брат Василько, говоря, что его супруга, обладает необычайным умом. Она действительно выдающаяся женщина, и только ей было по силам написать изумительное „Слово о полку Игореве“, кое Александр прочел в стенах Григорьевского затвора».
— Было послание от папы, Мария Михайловна. И что, ты думаешь, католики предлагают взамен?
— Ответ очевиден, Александр. Иннокентий Четвертый сулит свое покровительство и помощь против татар. Я права?
— Несомненно, княгиня. Ко мне прибыли даже два папских кардинала. Вот уж хитрецы! Из кожи лезли, дабы прельстить меня католичеством. Но я им жестко заявил: «Папа хочет толкнуть Русь на войну с Золотой Ордой, дабы облегчить ливонским рыцарям захватить наши Северо-Западные земли. Тому не бывать. Русь была и будет православной!»
— Достойный ответ, Александр. Недаром тебя поддержали отцы церкви. Митрополит Кирилл, после поездки в Никею к патриарху, перебрался во Владимир и ныне с тобой в доброй дружбе.
— И всё-то ты ведаешь, княгиня!
Александр вновь поднялся из-за стола и прошелся по покоям. А Мария залюбовалась князем. Статный, широкоплечий, с умным, красивым лицом. Ему не исполнилось еще и тридцати, но в русой, кудреватой бородке уже залегла серебряная паутинка… Сейчас ему двадцать девять, сколь было и Васильку, и как он похож на своего брата!
Василько!.. Милый, родной Василько. Как тебя не хватает все эти тяжкие годы. Народ до сих пор тебя вспоминает добрым словом. Ты был строгим, но справедливым князем. Господи, и как же ты любил жизнь!
Александр молчаливо постоял у окна, из коего виднелось тихое, изумрудное Неро, затем повернулся к княгине и неожиданно спросил:
— А почему ты свое «Слово» не отдашь переписчикам и не размножишь книгу для других княжеств?
Тугие, рдеющие губы Марии тронула мягкая, нерешительная улыбка. Она всегда смущалась, когда речь заходила о ее рукописи.
— Не могу преодолеть себя, Александр. Такой же вопрос мне задал ученый монах Дионисий, кой пришел в Ростов из Москвы. Всю жизнь он занимался летописями, прочел сотни знаменитых книг, и теперь настаивает, чтобы «Слово» отдать переписчикам. Но… но я до сих пор страшусь. Я до сих пор не считаю свою рукопись совершенной. Пусть пока полежит в Григорьевском монастыре.
— Чересчур скромничаешь, Мария Михайловна. Уверяю тебя: твое «Слово» — изумительное творение, кое должно стать достоянием всей Руси.
— Не знаю, не знаю, Александр. Может быть я когда-нибудь и решусь на размножение книги о своем пращуре (Мария была внучкой великого киевского князя Всеволода Святославича Черемного, кой доводился старшим племянником князю Игорю)… А сейчас поговорим об ином. Ты заедешь к своему брату Андрею?
— Во Владимир? Честно признаюсь, за два года в Монголии, мы досыта наговорились с братом, а посему я не думал посещать Владимир. Есть в том нужда, Мария Михайловна?
— Сам решай, Александр, — загадочно отозвалась княгиня. — А сейчас я бы хотела с тобой посетить Гри- горьевский монастырь.
— Хочешь показать лучшую на Руси библиотеку?
— И не только, — вновь загадочно молвила княгиня.
Григорьевский затвор стоял в западной части детинца, вблизи от княжеских белокаменных палат. Книгохранилище было хорошо освещено восковыми свечами в бронзовых шанданах. За крепкими, дубовыми, слегка наклонными столами трудились более трех десятков «ученых мужей» в черных подрясниках. Поскрипывали по пергаментным листам гусиные перья. На каждом столе — скляница с чернилами, киноварь, точила для перьев, песочницы…Лица ученых мужей сосредоточенные.
При виде княгини и Александра Невского иноки оторвались от рукописей и почтительно поклонились.
Мария молча, легким взмахом руки, повелела монахам продолжать работу. Князь же Александр с восхищением осматривал библиотеку. Сколько же тут сотен книг! Древних, облаченные в кожи и доски, с медными и серебряными застежками. Да тут целое сокровище!
— Мне рассказывали о ростовской библиотеке, но чтоб такое!
— Спасибо отцу Василька — Константину Всеволодовичу. Он собрал только греческих книг более тысячи. Часть закупил, а часть ему были подарены восточными патриархами. Перед своей кончиной Константин Всеволодович завещал свою библиотеку ярославскому духовному училищу, но оно там просуществовало недолго. Уже через два года, вместе с учителями, учениками и библиотекой, оно было переведено в Ростов. Богатейшая книжница еще более пополнилась при моем супруге. Он не жалел никаких денег ни на книги, ни на само училище. Именно при Константине и Васильке Ростов стал духовным и культурным центром Руси. С тех пор и начали называть Григорьевский монастырь «затвором», то есть школой, где изучались языки, велось летописание, переписывались древние рукописи, а во время богослужений песнопения исполнялись на двух языках — славянском и греческом.
Александр подошел к одной из низких сводчатых дверей, за которыми послышались нестройные голоса.
— Что сие, княгиня?
— То ученый муж Дионисий отроков греческому языку обучает. Вельми разумен, сей монах. Глубокий знаток античной литературы. Это — и Гомер, и Вергилий, и Аристотель, и Платон. Не говорю уже о русских авторах.
— Как появился у тебя сей ученый муж?
— В год Батыева нашествия из Москвы пришел. Молвил: «Все города разорены, мирские и духовные книги брошены в костер. Хотел с горя в скит удалиться, но тут услышал благую весть, что Ростов, и библиотека его чудом сохранились. Вот и подался в сей град».
Однако Мария Михайловна не всё рассказала. Дионисий при встрече с ней молвил и другие слова:
— Много наслышан о тебе, княгиня, как о первой на Руси женщине — летописце, о твоих зело больших познаниях философии и литературы. Аристотеля, Гомера, Платона и других сочинителей ты почти знаешь наизусть. Мне тебя учить, думаю, нечему. Поэтому я пришел сюда не за тем, чтобы от меня набиралась книжной мудрости известная всей Руси княгиня, а затем, чтоб в твоей благословенной школе кое-чему научить твоих славных отроков. Не гони меня, пресветлая и премудрая кудесница слова. Я буду зело рад, если мои скромные знания принесут хоть малую лепту в сокровищницу Ростова Великого. Причем, я не потребую никакой платы. Я видел страшные разорения, и черный ломоть хлеба да кружка кваса будут для меня наилучшим брашном.
Мария с радостью приняла ученого мужа. А затем она добилась того, чтобы великокняжеское летописание было перенесено из сожженного Владимира в Ростов, и уже в 1239 году Мария составляет первый великокняжеский свод (спустя тридцать лет — второй).
— Почему ты взялась за сей огромный труд? — спросил Александр Ярославич.
— Если откровенно, то меня вынудило к этому нашествие ордынцев. После гибели мужа я не могла взять в руки меча, но у меня появилась другая возможность — сберечь от уничтожения русскую письменность, сохранить её, как величайшую сокровищницу, коя никакой цене не поддается. Составление летописи в лихую годину — наиболее яркая страница борьбы ручичей за свою независимость. Ведь летописи, над коими я и мои сподвижники сидели, отражали не только годовые события Ростова, но и других княжеств. Эти летописи мы отправляем во многие города, где их переписывают, а зачастую читают в виде проповедей с амвона церквей, кои разжигают в сердцах русских людей огонь гнева и возмущения бесчинствами и жестокостью врагов.
— Другими словами сказать, что из обычных летописных сводов, сложившихся на Руси, своды княгини Марии обрели общенародный патриотический глас.
— Ты прав, Александр, — твердо произнесла Мария. — Мы того и добиваемся, чтобы наши своды были глашатаями борьбы против ненавистного ига, придавая им нравственно — религиозное обрамление.
