Монах начал молитву, а я разглядывал прекрасные виды — холмы, сплошь покрытые джунглями, чайные плантации, деревни, дворцы, храмы.
— Замечательно красиво, сынок, — одобрил я. — А где мы можем перекусить?
Но Пушьямитра все предусмотрел заранее. Точнее не он, а его дядя. Для высокопоставленных паломников у вершины горы была устроена беседка для отдыха. Когда мы туда пришли, стол уже был накрыт, оставалось только покушать и отдохнуть.
— Все это прекрасно, но нам надо еще спускаться, — вздохнул я.
— Ничего — ничего, Ромочка, — засмеялась Джамиля. — Физические упражнения тебе только на пользу.
Мы позавтракали, отдохнули, и устало поплелись вниз.
На следующее утро Пушьямитра разбудил нас, погрузил на слонов и повез обратно. Мы снова ехали по зеленому морю леса. На этот раз нашей целью была Анурадхапура. Пока что мы возвращались по знакомой дороге в Курнегал. Оттуда лежала дорога в город бесчисленных дагоб. И в каждой из них был захоронена частичка Будды. Я когда-то читал, что подобные дагобы есть и в Индии, или в Бхарате, как его называют местные, и в Китае, раньше местные жители называли его Поднебесной. Сейчас — не знаю. Я попробовал представить все эти бесчисленные частички, потом вдруг сказал:
— Пушья, а ты случайно не знаешь, в те годы, когда Будда оставил свой след он еще был младенцем?
Пушьямитра удивился. Еще недавно я смеялся над тем, что след чересчур велик, теперь же спросил, не был ли он оставлен младенцем.
— Нет, отец мой, он был уже вполне зрелым человеком. А почему вы подумали, что он был младенцем?
— Только потому, что вспомнил, сколько существует дагоб, где захоронены его части. Но если он был великаном, то все объясняется очень легко. Просто-напросто все его косточки были разделены на кусочки величиной с косточку обычного человека и розданы всем желающим.
— Некоторым достались волоски, — вставил заинтересованный махараджа.
— А ты не знаешь, он был очень волосат?
— Судя по количеству волос, примерно как горилла.
— Или белый медведь, — добавил Янош. — Я читал, что они живут на крайнем юге. Там, где настолько южно, что очень холодно.
— В таком случае, он должен быть волосатей гориллы, — признал махараджа.
— Но не волосатей Будды, — хмыкнул я и тут же одернул себя. — Впрочем, это отличительный признак любого святого. В пользу Будды могу сказать, что он-то был один, его пришлось делить на гораздо большее количество желающих, чем святых. А уж на изготовление креста, на котором был распят Христос, пошла целая роща!
Пушьямитра с интересом посмотрел на меня.
— Скажите, отец мой, а люди, в Верхней Волыни не религиозны?
— Или я один такой? — засмеялся я. — Кто как, сынок. Я не религиозен. Да и вообще скептик.
— И как к этому относятся ваши священнослужители?
— Я — король, — я пожал плечами и улыбнулся. — Кроме того, обычно я довольно вежлив.
— Да, отец мой. Хотел бы я быть похожим на вас…
Я был польщен и даже слегка смутился.
— Спасибо, сынок. Но знаешь, что я тебе скажу, ты сумеешь выработать правильную линию поведения. У тебя хватит для этого ума и таланта. Только ни в коем случае не слушай льстецов. Лесть убивает самое хорошее в людях. А ты, при твоем высоком положении, всегда будешь окружен людьми, которые будут льстить тебе только для того, чтобы добиться для себя каких-нибудь благ, или почестей, или еще чего-нибудь.
— А как отличить льстеца от того, кто говорит искренне?
Сложный вопрос. Насколько я успел узнать, восточная вежливость была основана на лести. А от махараджи всем и всегда что-нибудь надо.
— Думаю, ты увидишь это, сынок, если будешь оценивать людей не по их речам, а по их делам.
Пушьямитра медленно опустил голову.
— Я буду стараться, отец мой. Надеюсь, я не обману ваших ожиданий.
— Уверен, что нет.
Пушьямитра неуверенно улыбнулся, кивнул и отъехал. Я услышал, как по дороге он спрашивает у Яноша:
— Янош, скажи, там, дома, господина Яромира, наверное, очень любят?
— Да, Пушьямитра, я никогда не слышал о нем ни одного худого слова.
Я улыбнулся и повернулся к Милочке.
— Хорошо, что Янош не успел разочароваться в своем новом доме.
— Надеюсь, что до этого вообще не дойдет, — улыбнулась Джамиля. — По крайней мере, мы все постараемся, чтобы он чувствовал себя как дома.
— Он и чувствует себя, как дома, — засмеялся я. — Ты бы посмотрела, что он вытворяет у меня во Дворце Приемов!
— Что ж, и посмотрю. А то непорядок — я еще ни разу не была у тебя.
Так вот приятно, неспешно, иногда за разговором, а иногда просто так, мы добрались до Анурадхапуры. В город мы приехали примерно к обеду. Точнее, к позднему обеду. Мы не захотели останавливаться на обед в двух часах пути от города. В этот день мы сразу после обеда отправились отдыхать. Город решили смотреть завтра.
С раннего утра — нет, эти южане со своей сиестой и меня заставили рано вставать! Мы отправились смотреть город. Нам показали дагобы — погребальные курганы — полусфера внизу, далее куб, в котором и захоронены святые мощи и венчает все это шпиль. Мы увидели дагобу Тхупарама, дагобу Миришавети, дагобу Руанвелисея диаметром сто метров и высотой шестьдесят и дагобу Абхаягири высотой сто пятьдесят метров более знаменитую даже не высотой, а фундаментом, сделанным из последовательных слоев серебра, меди, кварца и глины.
Нам показали и развалины старого монастыря. Раньше он назывался медным дворцом — говорят, он был обшит серебром, стены — медью, а карнизы — золотом и драгоценным камнями. Не удивительно, что его ободрали подчистую. Оставили только каменные колонны. Тысячу шестьсот штук. Нам сказали, что это был монастырь, и что было в нем сто тысяч комнат, где жили монахи. Я подумал, что монахи были значительно мельче основателя своей религии. В самом деле, Будда оставил двухметровый след, а монахи, судя по всему, спали стоя и были величиной с крысу.
Так как этими своими мыслями я делился с окружающими, то во время экскурсии по священным местам спутники мои, вместо того, чтобы сохранять благоговейное молчание, хихикали самым непристойным образом. Более того, ребята осматривали колонны с таким видом, словно искали, не осталось ли где часом серебряной, или там золотой пластины, чтобы поживиться самим. Хорошо еще не стали ковырять фундамент в поисках серебряного слоя!
Впрочем, на Пушьямитру громадные дагобы произвели известное впечатление.
— Вот памятник величия минувшей эпохи, отец мой. Хотелось бы мне, чтобы и мое имя вспоминали так же, как имя царя Дуттхагамани, великого строителя Анурадхапуры.
— А мне нет, — тихо возразил я.
— Почему? — удивился махараджа.
— Ты же слышал, чтобы построить эти грандиозные сооружения ввели дополнительные налоги, согнали на строительство десятки тысяч человек. И здесь, на этом райском острове, люди терпели лишения, чтобы прославить имя царя и воздвигнуть дагобу Будде, который проповедовал равенство возможностей. Хорошо равенство — один возвеличивается за счет другого, и не потому, что он этого достоин, а потому, что у него армия есть. Чтобы освободить страну от южноиндийских захватчиков, например. И ни с кем не делить прибыль.
Пушьямитра почтительно поклонился.
— Я должен был понять и сам, отец мой. Вы, прежде всего, думаете о людях.
— Да, сынок. Но ты ведь понимаешь, не думать о людях нельзя. Речь о них зайдет, о чем бы ни докладывал тебе твой министр. И здесь есть два варианта — или ты видишь безликие, зато великие народные массы и строишь дагобы, пирамиды и прочие столь же необходимые для жизни вещи, или же за цифрой отчета ты видишь конкретных людей, с их нуждами и чаяниями, которые веселятся и плачут, и которые, также как и ты, не могут отложить на потом радости жизни. Потому что потом эти радости уже не нужны. Да простой пример — когда я был ребенком, я обожал играть в кубики. Казалось, дай мне возможность, только и буду делать, что строить дворцы. Когда мне было двадцать лет, мне хотелось гулять и веселиться с друзьями, пить и танцевать до упаду. Сейчас же я предпочитаю тихую, размеренную жизнь.
