— На верхневолынском, — пожал плечами Янош. — С тех пор, как Вацлав помог мне его усвоить, он стал для меня родным. Язык, конечно. Впрочем, Вацлав тоже.

Каменная обезьяна досадливо пожала плечами.

— Вы слишком хорошие колдуны, господа, с вами сложно. Я даже не спрашиваю у вашей жены. Она имеет такой вид, словно вообще разучилась говорить на своем египетском диалекте.

Милочка согласно пожала плечами.

Сунь У-кун изобразил печальную улыбку и тяжелый вздох.

— Так вот, господа, некоторое время я жил среди людей, потом еще некоторое время жил среди обезьян, а потом почувствовал, что даже то, легкое тело, нужно как-то перемещать. Накопленная за годы моей жизни в виде живого существа сила иссякла, ту, что я получал от света солнца и звезд, я почти полностью расходовал на поддержание жизни моей души. Тогда я ушел в горы, под предлогом заняться самоусовершенствованием, и принялся копить силы. Точнее, не ушел. Идти я уже не мог. Меня отнесли туда мои подданные — обезьяны. И оставили там, чтобы забыть обо мне навсегда. А я остался, чтобы постепенно, по крупицам, копить силы и думать. За годы жизни, а прожил в мире я около шестисот лет, у меня накопилось много тем, которые требовали серьезного размышления в тишине и покое. Вот тогда-то я и увлекся учением Гаутамы Будды. Лет за пятьсот мне удалось накопить достаточно сил, чтобы их хватило на путешествие на Запад, в Индию. И вот, в один прекрасный день, я сошел с горы и пошел к людям. За эти годы про меня напрочь забыли. Про меня, самого знаменитого святого отшельника! И мне не удавалось никого заинтересовать этим походом. Еще хорошо, что в Поднебесной всегда было много чудес. Где-нибудь в Европе меня бы приняли за плоды неумеренного потребления горячительных напитков. Видя это, я понял, что если я хочу заинтересовать людей, мне нужно найти сподвижника. Желательно, монаха. В одном из монастырей, куда я обратился, мне согласились помочь, и дали мне спутника — толстого, ленивого монаха, которого не интересовали ни учение даосов, ни учение Кун-цзы, ни учение Гаутамы. Его волновали только жратва и покой. Но настоятель приказал ему сопровождать меня и он, так и быть, согласился отойти от ворот. Не буду рассказывать, к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы заставить этого ленивца двигаться. Скажу лишь, что за время довольно короткой дороги туда и обратно, я израсходовал силу, которой в прошлый раз мне хватило на добрых пять сотен лет. Впоследствии, он вывернул эту историю наизнанку и представил дело так, словно это он внезапно проникся благодатью и тащил меня на аркане. Он только не сказал зачем. Затем чтобы охранять его? Вздор. Кто бы позарился на такого никчемного жирного борова! Кстати, это именно с тех пор я не могу смотреть, как люди едят. Надеюсь, вы не обиделись, что я отказался прийти к вам на завтрак.

— Нет, — я покачал головой, и это слегка прояснило мои мысли. — А вы что, совсем ничего не едите?

— И мог бы, да не хочу, — хихикнул Сунь У-кун. — Это был бы простой перевод добра, даже без промежуточного этапа — превращения его в дерьмо.

— А как же… — начал было я, но осекся. Мне же только что четко сказали, что он каменный, обедать ему не надо, ужинать тоже. Я подумал, что еще год назад и я бы не отказался от такой жизни, а потом вспомнил вкус пирога с капустой и мясом, который печет домоправительница Вацлава, вкус кофе, которое так замечательно варит Милочка и вкус персиков, которые Пушьямитра резал на кусочки и подавал мне, и я подумал, что в еде все-таки что-то есть.

Сунь У-кун, протелепатил мои сумбурные мысли, состроил печальную гримаску и кивнул, соглашаясь.

— Вы правы, Яромир, я многое потерял. А стоит ли то, что я нашел, этой цены, право же, я не знаю. Мне не доступен вкус еды и питья, аромат цветущего сада, ласки жены. Да у меня и никогда не было ни жены, ни возлюбленной.

Я невольно убрал руку с талии Милочки и взял ее за руку. Сунь У-кун заметил мой жест и обратил на меня понимающий взгляд каменных глаз.

— Поэтому я и не мог понять сущности ваших взаимоотношений. Я прочитал мысли госпожи Джамили, что она ждет ребенка, и что вы уверены, что не можете иметь детей, и попросил Венедима заверить вас в отцовстве. Мне и в голову не пришло, что вы ни на миг не усомнитесь в этом.

Я ласково сжал пальцы Милочки. Под бесстрастным каменным взглядом я не решился поцеловать ее руку, или обнять и прижать к себе. Сунь У-кун кивнул.

— Спасибо за деликатность. Я же говорил, что вы наделены редким даром понимания и сопереживания. Весьма нетипично для короля, кстати сказать. Мой младший современник Цинь Ши Хуан-ди гораздо более типичен.

— Отнюдь, — возразил Всеволод. — Он просто олицетворяет собой другую сторону этого вопроса. Он, так же, как сейчас Яромир, осуществлял правление железной рукой. Вот только Яромир облек свою железную руку в бархатные перчатки. И еще неизвестно, как повел бы себя Яромир, поставь он перед собой цель добиться господства в Европе.

— Границы мешают, — подсказал я.

— Нет, — бесстрастно возразила каменная обезьяна. — Характер. Книгу Шан Яна читали многие, но взялся воплощать его учение лишь Цинь Ши Хуан. И сочувствие изображают тоже многие, но оказать реальную помощь без лишних, никому ненужных слов, способны единицы. Но оставим это, я хочу закончить свою сказку. Итак, господа, я удалился в горы, в один из даосских монастырей и там, не тратя на это значительных усилий, сначала изучал книги, посвященные учению Гаутамы, потом, когда я постиг сущность этого учения, я занялся сравнительным изучением мировых религий. Все было хорошо, пока я рассматривал развитие каждого конкретного этико-философского учения, но вот когда я попытался найти общее для всех имеющихся учений, я имею в виду на тот момент, то есть на середину шестнадцатого века по вашему счету, я нашел только одно. Все эти религии и учения утверждали власть богатых над бедными и призывали бедных смириться со своей участью и безропотно работать на богатых. Даже идеи утопистов не блистали новизной. Всем этим философам для хорошей жизни нужны были рабы. Если они и призывали к свободе, то исключительно для себя лично. А для других ее они признавали ровно в тех рамках, в каких она не мешала вышеозначенным философам. Так было, пока до моей обители не дошел коммунизм. Эта религия призывала к всеобщему равенству и братству уже при жизни и обходилась без рабов. Но вот беда — для осуществления равенства и братства ей требовался новый человек. Старый же ну никак не годился. И в этом я был солидарен с основоположниками коммунизма. Недаром же я в поисках идеального человека, остановил свой выбор на обезьяне Ху-сунь.

Я изучал религии и философские системы, и, чтобы было не так скучно, обосновался в большом зале монастыря, в котором проходили ежедневные молитвы и почти ежедневные лекции и дискуссии. Сил для жизни у меня было мало, и, расходуя их на мелочи, вроде чтения или участия в дискуссиях, я никак не мог накопить их в достаточном количестве, для активного участия в жизни. И вот, однажды, я почувствовал неожиданный прилив сил, словно я снова стал молодым и здоровым человеком. Я встал, — Сунь У-кун и сейчас встал, — и вышел в сад. Вдалеке на небе разрастался чудовищный гриб, от которого исходила чудесным образом оживившая меня сила. Я даже сорвал с ветки персик и положил его в рот. В те годы у меня было другое обличье, но и оно состояло из камня, дерева и лиан. Так что почувствовал я ничуть не больше, чем смог бы ощутить сейчас. Тем не менее, я закутался в халат и пошел вниз, к людям. Меня все еще переполняла молодая сила, и мне хотелось поделиться своей радостью с живыми, а не с теми реликтами, которые только и способны молиться с утра до ночи. Я спустился в долину и увидел, сколько горя причинила людям вокруг эта сила. За мою радость миллионы людей отдали жизнь. И пусть я был невиновен в этом, меня переполняло чувство стыда, что я, пусть даже по неведению, мог радоваться тому, что принесло людям страдания и смерть. И тут на город, в котором я находился, опустилась очередная ядерная бомба, — Сунь У-кун вздохнул и замолчал. Потом снова присел на задние лапы и продолжил. — Мое тело сгорело вместе с телами остальных жителей города, вот только душа моя не рассеялась в ядерном огне, а кинулась искать спасение в знакомом месте в горах. Там все еще стояло мое тело, выточенное из нефрита. Я вошел в него и понял, что трагедия, которую я только что наблюдал внизу, обогатила мои знания, и я теперь не беспомощен в каменном теле. Я знал, как заставить двигаться камень. Для этого нужно только хорошо представить себе строение молекул и позволить им на несколько мгновений ослабить межмолекулярные связи. И еще я узнал, что это принесет смерть монахам, которых я считал своей семьей. И тогда я в ужасе выскочил из зала, где я несколько столетий следил за философскими дискуссиями, и где мое каменное тело ждало своего часа, и снова побежал в долину. Она была пропитана силой и смертью, но некоторые люди еще были живы. И тогда я понял, что должен делать. Я обыскал всю вселенную в поисках средства, способного убрать смерть, нашел и прикрыл им целую область. Сейчас эту область зовут Поднебесной, господа. Я высвободил силы восьмого измерения, и они покрыли места сильнейшего радиоактивного заражения. Потом ученые нашли возможность убрать восьмое измерение, оставив его только на границе и в Поднебесной. Люди, перешедшие в восьмое измерение, должны были что-то есть, значит им нужна была земля и вода, они должны были выращивать злаки и фрукты, разводить животных. Я понял, что снова остался один. И еще понял, что если мне находится поблизости от границы двух измерений, все равно в трехмерном пространстве, или же в восьмимерном, я обрету достаточно сил, чтобы хотя бы выглядеть живым. И теперь это мое прекрасное тело никогда, точнее, почти никогда не находится в однородном пространстве. Когда я нахожусь в Поднебесной, где я люблю коротать время в зале Совета — стражи не такие эфемерные создания, как люди, — извиняющимся тоном добавил каменный гость. — Я использую для движения трехмерное пространство. Когда, очень редко, возвращаюсь в трехмерный мир, двигаюсь с помощью восьмимерного пространства. Вот как сейчас. Поэтому Венедим и предупреждал вас, чтобы вы не торопились пожимать мою руку. Нет, прикасаться ко мне безопасно. Но только, когда я недвижим.