1940–1945 В тюрьме Вечерело, Солнце село, Звезды пробовали быть, А что было, не хотело В серое переходить. И еще деревья смели Быть отдельными от мглы… Но уже дремота в теле, И уже на самом деле Почернели все углы. Небо стало сине-звездным, Воздух — искристо-морозным, Начиналась ночь. Тогда, Очень бледная сначала, Северная отыскала В темноте меня звезда. Мне она: «Крепись, — шепнула, Ты, счастливец, не забыт, На меня сейчас взглянула Та, чье сердце так горит За тебя, как я, светило, Не горю в потоке лет. Будь ее достоин». Было Поздно. Я тогда в ответ: «На тебе, звезде Полярной, Слово мне дала она Скрещивать свой лучезарный Взор с моим. Она верна Обещанью Злые звуки: Окрик часового. Стон. Да, неволя… Но от муки Одиночества в разлуке Я зато освобожден. «Я твоей оберечь не умел…» Я твоей оберечь не умел Жажды творчества, гордой свободы — Мир горел, Друг на друга вставали народы. Я стихи сочинял О тебе, но, живая, Так страдая, Как поэт никогда не страдал, — Ты, ограбленная, Молча радостного охраняла, Жизнью придавленная, Слабо так улыбалась и мало… Муза С детских лет меня томила муза, Древняя обманщица Лилит: То на ней передник или блуза, То она со мной нагая спит. Стало сердце от ее объятий Грустным и по-блоковски пустым, Как хотелось мне не встать с кровати После ночи с демоном моим. Может быть, во мне страдает инок: От природы я ведь так стыдлив — Ни порнографических картинок Не любил я, ни похабных книг. Я тебя сознательно принудил Соблазнять случайных жен и дев, Чтобы страстные живые люди Злой ее рассеяли напев. Наконец и встретился с тобою: Зная, что реальность — Сатана, Ты, к ее прислушиваясь вою, Угадать сумела, кто она. И тебе так щедро захотелось Полумертвого оздоровить, Чтобы мне свободным сердцем пелось, Но она решила отомстить. О, я знал, как страшно разрушаю Жизнь твою, прислушиваясь к ней, И какие беды накликаю На судьбу заступницы моей Много лет прошло. Ее стихия — Больше не геенна; для меня: Видно, есть влияния такие, Что сильнее адского, огня. И отказываться мне не дело От большого подвига стихов, Если и они, как это тело, От ее оторваны сосцов. Оба мы состарились. Но трое Нас (и третья больше не Лилит), Отошло от нашей жизни злое, Бог тебя за то благословит. Муза может быть и другом рая: Данте, Пушкин, к вам, навстречу вам, Свет жены моей, благословляя, Я иду, как верующий в храм! Буря мглою Мчатся тучи… Пролетают годы, Пролетают и свистят в ушах. Снова то за ветром непогоды… Буря мглою… Снова мы впотьмах. И не домового ли хоронят? Ведьму ль замуж?.. В жалобе стихий, Как в метели, пушкинское тонет… Буря… Кони стали… Гоголь… Вий… Мчатся бесы… Бесы… Верховенский… Федька Каторжный… Топор. Петля. Кто-то где-то про Собор вселенский, Про Мессию… И поля, поля. Молодость, а страшно поневоле… Прокламации, нагайка, кнут… За мечтами о земле и воле Ночь. Ужасен там и краток суд… Лучше спать тяжелым сном медведя, Спать и спать… Обломов, Домострой, И цыганка, и Протасов Федя, Добрый, ласковый… но труп живой. Мчатся бесы, искрами мелькая, Вьюга, кони дышат тяжело… Но Волконская и Трубецкая — И уже от сердца отлегло. И такое же, как те, в кибитке, Чудное лицо… Опять она: Сонечка на улице в накидке… Мармеладов… Страшная страна. Буря мглою… Стелется и свищет, И Хома над Гробом… Страшный час. Может быть, она и нас отыщет, Уничтожит каждого из нас. Панночка прелестная из гроба Смотрит… Буря мглою… Мелом круг… Поднимите веки мне!.. и в оба На меня и палец… ах! И вдруг Буря мглою небо застилает: Свет с Востока!.. Будет вам уже Свет, когда рванет и запылает Рядом — на восточном рубеже. Буря мглою… Варвары под Римом Под ударом Лондон и Париж. Расставаясь с невосстановимым, Ты уже на Западе горишь. Ты горишь, как мы, как наше пламя, Потому что ты жива всегда. Буря мглою… но за облаками — Ты как неподвижная звезда. Нет, не с Запада и не с Востока Эти незакатные лучи, Этих глаз огромных поволока, Этот лоб над пламенем свечи. Маленькое пламя задувая, Буря мглою… Только над звездой Там, за вихрем, вечная, живая — Божья Мать и рядом ангел мой. |
