«Когда лиловый дым вечерний…» Когда лиловый дым вечерний Пронзает ранняя звезда И тихо с пастбища Оверни Уходят сытые стада, Когда с Лимани, не с лимана, Как там, в Венеции, с полей, Со дна сухого океана Взлетает стая голубей, Когда лазури, как Грааля, Не видишь… что-то, где-то там, — Тогда на родине Паскаля Блуждает дух, не он ли сам? По тихой улице, по дому Скользит голубоватый свет, И слышно спящему сквозь дрему: «Ты должен верить — смерти нет!» Но как при жизни голос дивный Звучит сомнением таким, Такой тревогой непрерывной, Что мучиться ты хочешь с ним, Еще не веря… Все обманет, Прохладой утренней потянет, И постепенно от того, Что пело и сияло где-то, Не уцелеет ничего Перед лучами жизни этой. «Я и ты исчезнем: повторен…» Я и ты исчезнем: повторен, Вновь и вновь достанется лишь вечный В новых лицах подвиг и урон На примерах темноты сердечной. Огненная будет доброта Вновь и вновь, тоскуя, убеждаться, Что не нужно было и креста: Что божественного здесь боятся И не дух господствует, а плоть… Святость жжет (не может побороть). «Себя от общества я отлучил…» Себя от общества я отлучил Не потому, что я на всех в обиде, А потому, что сам себе не мил В эпохе, тонущей подобно Атлантиде. Но есть другая жизнь под боком у меня: Вся жертва и сознание и смелость, И сколько раз от этого огня В ничтожество мне спрятаться хотелось. И, чувствуя союзника во мне, Возненавидели дурные люди Не то, что им тождественно вполне, А ту, которая меня от смерти будит. И в тонущей эпохе все ко дну Меня влекут, но я благословляю, Моя безумная, тебя одну И первородный грех тобою искупаю. Биография души Я сегодня время созерцаю, Как свою деревню старожил, Словно я в минуту пережил Жизнь, которой нет конца и краю. Странно видеть мне в себе самом До конца раскрытую природу, Я гляжусь в неясное потом, Вечную предчувствуя свободу. Если это лишь случайный взлет, Разве это счастье, разве милость? Нет, в сознанье что-то просочилось И когда надвинется, найдет Вновь такое после перебоев, После грубых безвоздушных дней, — Я пойму себя еще ясней, Первое видение усвоив. Бедные биографы, увы, Факты и года нагромождая, Разве описать могли бы вы, Как минута ширится такая. Нет, поверить никогда нельзя Вами разогретому герою — Ведь души неровная стезя Мимо вас проходит стороною. Как она, незримая, жила, Вы узнать, увидеть не хотите, Вам бы только громкие дела, Ложь и скудость видимых событий. Муза, ты свидетель, запиши, Как таинственная зреет сила, Чтобы наша летопись души Хронику никчемную затмила. 1935–1939
«Когда, озаряемый зимними…» Когда, озаряемый зимними Лучами в холодном саду, В молчанье под низкими синими Ветвями я тихо иду И, тени рисуя на гравии, Растет золотое пятно, Забыть о себе, о тщеславии Мне в эти минуты дано. И все, что я видел до малости, Я вижу светлее стократ — Как будто в последней усталости Душа оглянулась назад. «Для лаврового венка…» Для лаврового венка Жизни я не пожалел, Слушал музу, а пока, Рядом… Что я делал? Пел… О, предсмертная тоска! «Пел ты, и сама весна Меньше радует, чем твой Голос». Что мне в том? Одна Песнь теперь во мне, как вой Бури: совесть смущена. Кара мне за зло и грех, Красота почти смешна. Скоро я умру для всех. Бог… А правда, вот она: Над собою горький смех! «Очищен, да не весь…» Очищен, да не весь. Подумай, хорошенько взвесь, Прольешь ли кровь за те ответы? Мы не пророки, мы поэты… Не так ли жаловался Блок? А впрочем, есть уже намек. Повремени еще, дай срок! Отсюда на огонь далекий Не будет одному пути, Пока другие взаперти… Мы не поэты, мы пророки… |
