1923 «Да жил ли ты? Поэты и семья…» Да жил ли ты? Поэты и семья И книги и свиданья — слишком мало! Вглядись — «И это жизнь твоя», — Мне в тормозах проскрежетало. По склону человека на расстрел Вели без шапки. Зеленели горы. И полустанок подоспел, И жёлтой засухи просторы. Я выучил у ржавых буферо́в, Когда они Урал пересекали, Такую музыку без слов, Которая сильней печали. 1922 «Звезды блещут в холодном покое…» Звезды блещут в холодном покое, По квартире гуляет луна, Но в столовой творится такое, От чего побледнела она: Чье-то тело, недавно живое, Завернули в потертый ковер. И один замечтался, а двое Кипятком обмывают топор. Тот, который убил и мечтает, Слишком молод, и вежлив, и тих: Бородатый его обсчитает При дележке на пять золотых. 1923 «В белой даче над синим заливом…» В белой даче над синим заливом Душно спать от бесчисленных роз. Очень ясно, с двойным перерывом Вдалеке просвистел паровоз. Там проходят пустыми полями, Над которыми месяц зажжен, Вереницы груженых дровами И один санитарный вагон. Слабо тянет карболкой и йодом. — Умираю, спаси, пожалей! Но цветы под лазоревым сводом Охраняют уснувших людей. Часы Пролетка простучала за окном, Прошел автобус, землю сотрясая, И часиков легчайшим шепотком Заговорила комната ночная: «Секундочки, минуточки лови». — А если не хочу я, о Создатель, Такой короткой и слепой любви! — И пальцы повернули выключатель. И мгла ночная показалась мне Небытием, но в чудном мраке снова Светились бледные, как при луне, Черты лица, навеки дорогого. Пройдут как волны надо мной века, Затопят все мои земные ночи, Но там воскреснут и моя тоска, И верные, единственные очи. 1923 «Ты говорила: мы не в ссоре…» Ты говорила: мы не в ссоре, Мы стать чужими не могли. Зачем же между нами море И города чужой земли? Но скоро твой печальный голос Порывом ветра отнесло. Твоё лицо и светлый волос Забвение заволокло. И прошлое уничтожая Своим широким колесом, — Прошёл автобус, и чужая Страна простёрлась за окном. Обыкновенный иностранец, Я дельно время провожу: Я изучаю модный танец, В кинематограф я хожу. Летит корабль. Мелькает пена. Тебя увижу я сейчас. Но это только сон: измена Навеки разлучила нас. 1923 «Трамваи стали проходить…» Трамваи стали проходить, За шторой небо розовеет. Не надо спящего будить, Сегодня мир оцепенеет. На том конце одним толчком Земля раскрылась, как могила, И океаном и огнем Обломки зданий окатило. А здесь последней тишины Никто не слышит — блещут вина, Жокей мелькает вдоль стены, За рампой тает балерина. И ты, красавица, среди Голубоватого тумана Танцуешь с розой на груди Фокстрот под грохот барабана. В тюрьму, в могилу, в лазарет! Туда ль исчезло все живое За эти восемь страшных лет? Иль я, мечтая о покое, Свою усталость перенес На мир, по-прежнему счастливый, Проснувшийся от черных грез Под легкой музыки мотивы? 1923 Разговор — Мне жалко вас. Как изогнулась бровь, Вы первый раз в такой печали. Что с Вами? Неудачная любовь? Иль вы на бирже потеряли? — — О нет. Мои доходы велики, Жена мила и ценит положенье, Могу я и законам вопреки Любому делу дать движенье. Но мне сегодня в темноте ночной Приснилась темень гробовая, И слабое под белой простыней Стучало сердце не переставая. — И это все? И я бывал знаком С такими неприятностями: или Шалит желудок, или перед сном Вы порошки принять забыли. Те оба человека на земле Еще десяток лет просуетятся. Душа, и днем и ночью ты во мгле, К которой им нельзя и приближаться. 1923 II «В снегу трещат костры. Январь на бивуаке…» В снегу трещат костры. Январь на бивуаке. Продрогших лошадей испарина долит. Студеным воздухом охвачен Исаакий, И муфтой скрыв лицо, прохожая спешит. В театре холодно. Чтоб угодить Шекспиру, Актеры трудятся, крича и вопия, И все же сострадать неистовому Лиру В тяжелых ботиках пришла любовь моя. Что ей до сквозняков простуженной постройки? Дыханье частое волненье выдает. В истопленном фойе у лимонадной стойки Открытки и цветы старушка продает. Нет, слава никогда не может быть забавой, И как бы я хотел (дерзаешь ли, душа?) Не доморощенной — великолепной славой Покрыть себя, и пусть красавица, спеша Спустя столетия по набережной Сены, Прелестным профилем в подъезде промелькнет, Чтоб для нее одной актер французской сцены Читал моих стихов достойный перевод. |
