«Я люблю тебя тысячу лет…» Я люблю тебя тысячу лет. Я люблю тебя — ты умирала, Умирал за тобою поэт, И любовь начиналась с начала. Я люблю тебя, муж и жена, И любовники — лучшие в мире — Понимают, что вечность, одна И что вовсе она не в эфире. Не она ли волна за волной И с моею сплетается кровью И состав переполнила мой: Я люблю тебя вечной любовью. «Мне холодно очень…» Мне холодно очень, Мой домик непрочен, Я — ласточки счастие летнее, Морозами ранено я. Что горше и что безответней, Чем ранняя гибель моя? Лишь слезы еще незаметнее С надменной сбегают щеки, И ужас еще беспредметнее У верного сердца тоски — По хрупкой, и дальней, и милой, Которую, Боже, помилуй. «Словно с плеч, спадающий…» Словно с плеч, спадающий С дерева наряд — Этот листопад, Звуки заменяющий. Да, скудеет звук, Тише радость птичья, И каштана стук В землю — словно гвоздь Загоняют в гроб Летнего величья, Холода озноб В теле вызывая… Нежеланный гость — Осень, и от грая В сучьях воронья Вздрагиваю я… Маленькая грация — Ласточка, летай В небесах Горация, Где сегодня рай. «Моя поредела семья…» Моя поредела семья, Уж солнце не греет, и тень его Две ласточки ловят везде. Нахохленные и продрогшие, Они растерялись в беде И крылышки греют намокшие Друг другу в холодном гнезде. Уж за комарами и мошками Не гнаться — повымерли все. На сжатой давно полосе Напрасно и клювом, и ножками Промерзлую землю — тоска! — Тревожить, ища червяка. На вашу беду, не ко времени Вы (поздно, увы) родились, Другие из вашего племени Уж как хлопотали: учись Летать, и пример подавали, и Вот, не дождавшись (как жаль), На юг улетели Италии, В такую даль… И чувствуя смерть неизбежную, Летя через улицу снежную — Так низко и трудно, людей, Ту немощь жалеющих нежную, Вы раните… Так о твоей Болезненной хрупкости думаю И всю мою нежность, и всю мою Любовь умоляю: согрей До лучших, до радостных дней Озябшие крылышки ей! «Горы осенние…» Горы осенние, Сжатая рожь, Стань на колени и Помни — умрешь… Ветки под беличьей Тяжестью дрожь, Звуки свирели — чьей?.. Помни — умрешь… «Душу веди мою, Кто ты — скажи?» «В ручку любимую Руку вложи». Природа Для убивающих — Мне все равно, — Для заменяющих Всех погибающих, Но увядающих, Как суждено Только одно Дно: Я — шелестящая Лапкой, крылом, Птица, и чаща я, Горы, и гром… Волчье и беличье, Жабье и девичье, Чье не мое Житье-бытье? Юная, милая, Да ни к чему: Что подарила я, Все отниму! Но благородное, Даже негодное И обреченное Сердце стучит И, несравненную, Вечную, тленную, Все же вселенную Благодарит. «Куры спят и петухи…» Куры спят и петухи, Спит собака на полу, Спят на столике стихи, Сочинитель спит в углу. Он деревней утомлен, Он смертельно устает, Слишком ясно видит он Жесткой жизни кровь и пот. Два вола одним ярмом В глыбу свинчены одну, Их хозяин, хоть с кнутом, В том же старится плену. В чистых избах гнет семьи Часто рабства тяжелей… Визг прирезанных свиней Здесь ласкает слух детей. Здесь не то чтобы страшней, Чем в тревоге городской, Здесь жестокость жизни всей Не прикрыта суетой. «Как часто я не чувствую греха…» Как часто я не чувствую греха, Когда он хочет глубже затаиться: Бывают дни, когда слова и лица Слиняли, стерты — и душа тиха. А тут бы ей, казалось, бить в набат, Будить меня, будить во мне тревогу: — Очнись, очнись, ты потерял дорогу, Не стой на месте, лучше уж назад! Но то ли я устал, на самом деле, Иль голоса души не узнаю, — В такие дни, плывущие без цели, Мне на земле спокойно, как в раю. В такие дни я забываю Слово И, радуясь безумью своему, Я думаю: чего же тут плохого, Да я ведь счастлив, судя по всему. Всё кажется — еще, еще немного, И даже память бедствий и забот Во мне изгладится. И вдруг тревога Меня стыдом и страхом обожжет. И, глядя в ту недальнюю усталость, В то самолюбованье, тот покой, — Я в ужасе: как мало оставалось, Чтоб задремал навеки дух живой. |
