«Доносящийся с вокзала…» Доносящийся с вокзала, Заливается свисток, Белый в воздухе платок, Тот, которым ты махала, Первым снегом стал… Этот города квартал Будет мне невыносимым, Если не повеет Римом Жизни встрепенувшейся От тебя, вернувшейся, Как весна, домой В зимний угол мой. «О, если суждено тебя мне пережить…» О, если суждено тебя мне пережить, Не только мне другой уже не полюбить, Но (что мне до того, что волны в океане Возобновляются) ты для меня желанней Всего останешься, и, тело под землей Забыв, на поиски уйду я за тобой. «Жизнь, кто ты? Чей-то хитрый жест…» Жизнь, кто ты? Чей-то хитрый жест — Кому? и чей? Загадка эта, Как ржавчина, меня разъест, Пока я не добьюсь ответа. Моя любовь, моя жена — Увы, она не знает тоже, Зачем ты мне и ей дана, Жизнь, кто ты?.. Тишина. О Боже! Так вот единственный ответ: Когда сорвется почему-то То слово (а другого, нет!) И в небе миллионы лет Промчатся, как одна минута. «Пролетает моя звезда…» Пролетает моя звезда, Дорогая моя, вернись! Ярко вспыхнула борозда, И опять потемнела высь. Но коснулась меня та Погасающая черта. Чуть коснулась, тихо звуча, Легче ветра, острее меча. Словно в рыцари посвящен, Дальним холодом поражен, Неиспытанной глубине Я отныне всегда раскрыт, И звезда сияет во мне И в ночное небо летит. «Райское дерево с чудными птицами…» Райское дерево с чудными птицами Тихо шумит надо мной. Словно глаза под твоими ресницами — Небо за чистой листвой. Все это надо, и все мы охотники С детства до счастья и грез. Надо, чтоб выстрел (за лесом охотника) Ветер оттуда донес. Чтоб мотыльки продолжали кружение Надо, цикада из сил Чтоб выбивалась, — и чтобы прощение Я наконец заслужил. «Как называется, когда…» Как называется, когда Ничто душе не помогает? Молчишь, как грешник, ждешь суда, И вдруг свобода обжигает. Как называется? Я сам Не мог найти такое слово — Оно должно бы по краям Сиять, как голова святого. «Что случилось с нечистым, дурным?..» «Что случилось с нечистым, дурным?» «Отойди, он на верной дороге, Прошлому не угнаться за ним — Человек очищается в Боге. Это правда: с божественным слит Я в любви. Злоба не тяготит, И не надо законов и правил (Ни к чему Моисей или Павел), Если и для меня (за тобой) Вечность бодрая, ум и покой…» «Просыпаюсь омытым, другим…» Просыпаюсь омытым, другим… Искупается грех первородный… Нет его… Невесомый, как дым, Улыбающийся и свободный. «От жалости ко мне твоей…» От жалости ко мне твоей И нежности, почти сквозь слезы, И оттого, что ты прямей, Чем длинный стебель южной розы, И потому, что с детских лет Ты любишь музыку и свет, — С тобою, ангел нелюдимый, Я сам преображаюсь весь, Как будто и в помине здесь — Обиды нет неизгладимой, Болезни нет неизлечимой, Нет гибели неотвратимой. «Ты говоришь: поэты без стыда…» Ты говоришь: поэты без стыда Поют о каждом новом поцелуе, И тайного не скроют никогда, И даже Бога поминают всуе. Что мне ответить? Наша ли вина, Что мы в плену, что жизнь несовершенна. Поэзия как исповедь: она Почти освобождение из плена. «Иду, и снова яблоки свисают…» Иду, и снова яблоки свисают К земле на фоне тучи грозовой, Твои слова и мучат, и спасают. Иду, и справа сельское с кривой Оградой — кладбище: цветы, могила. Как ты права, что не совсем простила. И ранящее для меня значенье Твоя приобретает красота. Иду и… длинных пальцев продолженье Над грубой перекладиной креста. «И того, и другого, и третьего…» И того, и другого, и третьего, И чего-то не надо живому, После этого как не жалеть его По дороге к последнему дому. И особенно ранит минута Погружения его в глубину На три фута… Подожди, я окно распахну. Слава Богу, мне воздуху надо И писать… и не меньше, чем хлеба, — Твоего драгоценного взгляда, И улыбки, и солнца, и неба. |
