«Если уличной и разговорной…» Если уличной и разговорной Мелкой пылью измучена грудь, Вспомни воздух морской или горный, Влажный или холодный чуть-чуть. Но зато и в горах или в море Не забудь, что простор не везде… Надо в счастии помнить о горе И счастии помнить в беде. «С деревьев листья осыпаются…» С деревьев листья осыпаются И пролетают там и тут, Друг к другу люди приближаются И друг от друга устают. А нам и говорить не хочется О преходящем и чужом, Мешающем сосредоточиться На чем-то древне-молодом: Последнее или первичное — Вот что такое счастье личное… «Мне хочется с тобою увядать…» Мне хочется с тобою увядать, Нет силы все с начала начинать, Слабее ревностность души по дому, Сильнее жалость ко всему земному. Нет ничего печальней рук твоих, Когда ты голову кладешь на них И думаешь с открытыми глазами. «Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего…» Мой ангел, ты ищешь, я знаю чего, Не слов, не видений поэта, Как я, ты умеешь искать одного: Ответа, прямого ответа. Но что же нам делать, когда его нет — Все только надежды, намеки, Да узкий, веками протоптанный след, Да свет, бесконечно далекий. Чего же мы ищем? Куда мы идем? Все чаще и чаще и ночью и днем Нам страшно бывает, как детям,— На чьей-то могиле в немногих словах Разгадка: под мрамором этим Зарыто — ничтожество, пепел и прах. «Ахматова молчит. Цветаева в гробу…» Ахматова молчит. Цветаева в гробу, Подстерегает век ещё одну рабу. Ей тоже легче бы под насыпью могильной, Чем видеть что вокруг, и оставаться сильной. Европа — кладбище, пророчество не лжёт, А эту женщину так совесть долу гнёт, И в современниках она такое слышит И так значительна, хотя стихов не пишет, Что русская, неистово добра, Горчайшая из муз — души её сестра. «Так хотелось поделиться…» Так хотелось поделиться Не моею чистотой, Но когда враждебны лица — Сговориться ли с душой? Богу власть, живому в руки Образ вечного суда… Нет благословенней муки, Чем сгоранье от стыда. «Страх и любовь, если только дошли до предела…» Страх и любовь, если только дошли до предела, Душу твою, человек, вырывают из тела. Слитые вместе таинственно, нерасторжимо, Чтобы тебе не расстаться с любимой, Мудро они торопить не решаются стук Сердца в одну из волшебных и кратких разлук С неизменяемой, незаменимой. «Я поражаюсь уродливой цельности…» Я поражаюсь уродливой цельности В людях и светлых, и темных умом. Как мне хотелось бы с каждым в отдельности Долго беседовать только о нем. Хочется слушать бесчестность, безволие — Все, что раскроется, если не лгать; Хочется горя поглубже, поболее — О, не учить, не казнить — сострадать. Слушаю я человека и наново Вижу без злобы, что нитью одной Образы вечного и постоянного Спутаны с мукой моей и чужой. «Когда в какой-то жизни потаенной…» Когда в какой-то жизни потаенной Тебя воспоминание стыда Охватит с силой утысячеренной, Когда и сон — страдание, тогда, Вдруг начиная весить слишком много И погружаясь, как свинцовый лот, — Всю глубину, вмещающую Бога, На дне вселенной сердце узнает. «Есть свобода — умирать…» Есть свобода — умирать С голоду, свобода В неизвестности сгорать И дряхлеть из года в год. Мало ли еще свобод Вот того же рода. Здесь неволя — Наша доля. Но воистину блаженна, Вдохновенна, несомненна, Как ни трудно, как ни больно, Вера, — эта форма плена, Выбранного добровольно. «Мы в половинчатое влюблены…» Мы в половинчатое влюблены, Нам подозрительны слова спасенья, И, собственной не чувствуя вины, Мы Истине бросаем обвиненья. Не Он людей оставил без ответа, Но сами наказали мы себя, Так отвернувшись от такого Света. И, легкие решения любя. «Бессмысленно искать причины…» Бессмысленно искать причины, Безвыходному нет конца: Слова, и рожи, и личины… Но ведь бывают и сердца, Чья жизнь — борьба, а не гниенье, Чья смерть — не смерть, а лишь успенье. |
