– Да, ты прав, – ответил Златогривый. – Я могу рассказывать о них сколько угодно, но суть от этого не изменится, и если вы соберётесь взять меч, чтобы защитить себя, я покажу, как его следует держать.

– Это хорошо, – кивнул Ликородный. – Меньшего я от тебя и не жду. Но смотри, мы достигли врат города, готового к обороне.

Городские ворота были закрыты, для прохода оставили только калитку, но и её охраняло с десяток крепких воинов в доспехах. Стражники пропустили Ликородного с его отрядом, и некоторые даже прошли следом в надежде услышать, чем закончилась погоня.

Город был полон народа. И мужчины, и женщины – все горячо обсуждали последние новости. Увидев вернувшихся, люди сразу же столпились вокруг них, и воины едва сумели протиснуться к дому Лика. Ликородный, будучи очень высокого роста, закричал:

– Добрый народ, все окончилось хорошо! Беглецы убиты, и Божественноликий вернулся! Потеснитесь немного, дайте пройти!

Толпа расступилась, образовав узкий проход, и Ликородный, Златогривый и другие добрались, наконец, до дверей. Когда вошли в дом, оказалось, что в нём уже собралось множество народа. Люди сидели за столами, так как ещё не окончился ужин. Увидев же вошедших, все поднялись из-за столов. До того зал гудел, обсуждая последние события, теперь же люди стояли тихо, боясь пропустить каждое слово.

Ликородный вновь закричал:

– Собравшиеся в этом зале! Мы принесли хорошие вести! Беглецы убиты, и убил их Божественноликий, когда возвращался домой. Радуйтесь – он вернулся целым и невредимым!

Все закричали от радости, а братья и Камнеликий, вошедший в дом вместе с отрядом, поднялись на возвышение. Остальные воины из отряда сели на свободные места за столами внизу.

Когда Божественноликий поднялся на возвышение, он увидел, что Железноликий сидит на своём месте с бодрым румяным лицом и оглядывает наполненный людьми зал. Возле него сидела Наречённая. Старейшина сам попросил её сесть рядом с ним, услышав о битве. На ней была изящная котта цвета пламени, расшитая золотом по подолу и рукавам. Её рыжие волосы были скреплены золотой диадемой в виде венка из роз. Глаза девушки сверкали, в них горело нетерпение, а ямочки на её щеках были розовее обычного. Златогривому пришлось сесть рядом с Наречённой, и он не находил себе места, а когда протягивал ей руку, заметно беспокоился. Он боялся увидеть на её прекрасном лице признаки печали. Девушка тоже сидела в нерешительности. Она не знала, могла ли теперь касаться его или нет, но видела, что все смотрели на них, а особенно пристально Железноликий, поэтому встала, взяла Златогривого за руку и поцеловала его в щёку как обычно, но побледнев при этом, словно полотно. Тоска сжала сердце юноши, и он даже почти застонал от жалости к своей подруге. Железноликий, глядя на Наречённую, нежно проговорил:

– Ты бледна, дочь моя. Ты боялась за своего товарища из-за всех этих вестей о предстоящей войне, и ты всё ещё боишься за него. Но пусть твоё сердце успокоится: несмотря на свою красоту, за которую ты любишь его, как должна любить женщина, он умелый ратник. Руки его ещё не раз спасут его голову. Если же он будет убит, в нашем роде есть и другие мужи, и земля не обернётся для тебя пустыней.

Наречённая посмотрела на Железноликого, и бледность немного сошла с её лица. Девушка произнесла:

– Это правда. Я боялась за него. Он уходил в опасные места. Но ты добр, и я благодарна тебе за это.

После этих слов она поцеловала Железноликого и села на своё место, прикладывая усилия к тому, чтобы её печаль не отражалась на лице. Нынче настало время для разговоров о битве, для отважных надежд, зреющих в сердцах мужей, и Наречённой казалось, что ей нельзя омрачать это пиршество накануне сражения.

Железноликий поцеловал и обнял своего сына. Он спросил:

– Ты только что прибыл с горных пустошей? Что нового ты там увидел? Мы ждём от тебя важных вестей, хотя и сами можем кое-что рассказать, а скоро, вероятно, у нас появится и возможность кое-что сделать.

– Отец, – ответил ему Божественноликий, – думаю, когда ты услышишь мой рассказ, ты скажешь, что отважный народ заслуживает помощи, злосчастный народ заслуживает избавления от бед, а жестокий народ заслуживает изгнания с лица земли.

– Хорошо, сын, я вижу, твой рассказ будет длинным. Давай же отложим его. Завтра мы будем держать городской совет – там и послушаем всё, что ты хочешь нам сказать. Ешь же теперь, выпей чашу вина и утешь свою суженую деву.

Златогривый сел рядом с Наречённой. Он ел и пил, так как был голоден, но чувствовал себя неспокойно и не решался заговорить с девушкой. Он думал о своей любви к Лучезарной, о том, как нежно она брала его за руку и ласкала его, и о том, что она поведёт его на благородные деяния к великой славе. Но сейчас рядом с ним сидела Наречённая – печальная, обиженная на всю его нежную любовь, словно это было нечто отвратительное и бесчестное. Эта её обида лежала на нём тяжким грузом, ведь он был добрым юношей.

Камнеликий, сидевший с другой стороны от Наречённой, наклонился через неё к Златогривому и произнёс:

– Какой интересный получится завтра рассказ, если ты поведаешь нам обо всех своих приключениях! Или кое-что ты упустишь?

Божественноликий ответил:

– В своё время ты узнаешь всё, названый мой отец. Впрочем, возможно, к тому времени, как ты услышишь историю целиком, появится уже столько других дел, что мой рассказ покажется тебе неинтересным – клин клином вышибают, как говорится.

– Твоя правда, – согласился Камнеликий, – но один рассказ может быть связан с другими, как это происходит с вытканными на ткани образами. Они, хоть и разные, но составляют единую картину.

– Ты опытен и мудр, названый мой отец, но ты станешь ещё мудрее, прежде чем окончится месяц. Завтра же ты узнаешь достаточно, чтобы найти занятие для своих рук.

Так проходил их разговор. Ночь шла, и жители города пировали в древнем зале. На сердце у них было радостно, и мысли о возможном сражении и последующих бедствиях не очень-то омрачали эту радость, ведь пирующие были доблестными и славными людьми.

Наступило утро. Божественноликий поднялся вместе со всеми, и вскоре зал был опять полон людьми. Наречённая подошла к Божественноликому. Она, по просьбе Старейшины, провела ночь в доме Лика. Под многочисленными взглядами Наречённая попросила Божественноликого выйти с ней в сад. Ей хотелось поговорить с ним наедине. Юноша согласился, но на сердце у него висела какая-то тяжесть. Все решили, что они могут уйти вместе, ведь считалось, что Божественноликий и Наречённая поклялись друг другу в верности, и когда они покидали дом, люди только по-доброму улыбались им.

Вышли в сад. Там цвели груши, а под ними весенние лилии. Вишни уже роняли лепестки своих цветов на густую зелёную траву. Всё сладко пахло. Стояло тёплое безветренное весеннее утро.

Девушка шла впереди, ведя за собой Божественноликого, и вот, наконец, по покрытой травой тропке, ведущей вдоль ягодных кустов, они пришли к квадратной зелёной лужайке, обсаженной барбарисом. Первые нежные листочки деревьев сияли на солнце зеленью, выделяясь на фоне желтоватых сухих веточек. Посреди лужайки находились солнечные часы. За ветвями просматривалась длинная серая крыша древнего бражного зала. Нежные знакомые песни строящих гнёзда птиц и вышедших на работы мужчин и женщин наполняли ароматный воздух. Около солнечных часов Наречённая обернулась лицом к Божественноликому, легко положила руку на бронзовый циферблат и без следа обиды в голосе сказала:

– Я хотела спросить тебя, принёс ли ты знак, который поклялся мне подарить.

– Принёс, – ответил Божественноликий и, достав из-за пазухи кольцо, протянул его девушке. Она медленно взяла его, причём пальцы их соприкоснулись. Юноша заметил, что рука её тёплая, уверенная и крепкая – такая, какой была всегда.