Войско прошло через Западные ворота, где сегодня так отважно сражался Тиодольф, и вышло на зелёную поляну, на которой стояли хижины невольников. Тяжело было на сердце у Солнца Крова, и когда она смотрела ещё дальше этих хижин: на пашню, луг и синюю полосу леса за рекой, – то вспоминала о тех многих днях, когда любящий отец был рядом, и о тех прекрасных словах, которыми он утешал её. Но горе, сжавшее сердце девушки, не отразилось на её лице. Она не стала бледнее обычного. Мужество её было велико, и Солнце Крова ни за что не запятнала бы этот прекрасный день и победу готов печалью по тому, что прошло, тогда как столько всего того, что когда-то было, ещё ожидает в будущем и пребудет вечно.
Войско миновало пашню, где ещё оставалось немного пшеницы, желтевшей в ожидании времени сбора урожая. Колосья ржи уже свисали – серые и тяжёлые. Ведь всё это время погода стояла солнечная и жаркая. Но много зерна было вытоптано римскими отрядами.
Процессия вышла на открытый луг, и люди увидели движущиеся им навстречу телеги с обслугой, состоящей из крепких невольников, которых вели Стиринги, воины в зрелых годах, опытные в битве. Ярко сияли телеги, несущие знамёна, хотя без ветра последние висели на шестах, не развеваясь. Быки мычали, кони ржали, овцы блеяли – и войско услышало этот шум ещё на лугу.
Наконец, все остановились на истоптанном и местами запятнанном кровью возвышении, где вчера Тиодольф вступил в бой между людьми Оттера и римлянами. Здесь ряды войска разомкнулись, образовав кольцо, посреди которого были поставлены носилки с телом Тиодольфа. Телеги с охраной подошли к ним и выстроились, огородив кольцо воинов знамёнами родов, причём каждое знамя стояло напротив своего рода.
Здесь были Волк и Лось, Ястреб и Лебедь, Кабан и Медведь, Зелёное Древо, Куст Ивы, Щука, Лесной Дрозд, Телёнок, Утка и Косуля – это всё были рода Средней Марки. Из знамён Верхней Марки были Конь, Копьё, и Щит, и Рассвет, и Долина, и Гора, и Ручей, и Ласка, и Облако, и Олень. Из Нижней Марки здесь были Лосось, Рысь и Вересковый Червь, Тюлень, Камень, Чайка, Козёл, Яблоня, Бык, Гадюка и Цапля.
Стояло жаркое время, часа три после полудня, лёгкий ветер подул с запада и раскрыл знамёна, так что теперь все могли видеть знаки Домов, знаки их предков.
Все молчали. Но вот воины расступились, и внутрь прошли те, кто нёс ещё одни носилки – с Оттером. Мёртвого, в доспехах, со многими страшными ранами на теле, его нашли в углу бражного зала, куда его вчера положили римляне, после того как он вместе с другими Берингами и Вормингами пал в атаке. Римляне отметили его необычайную отвагу, и когда отогнали готов, кто-то принёс его тело в укрепление, ведь враги знали имя и высокое положение этого доблестного воина.
И вот его внесли на холм, где лежал Тиодольф. Носилки поставили рядом, и два князя Марки теперь были вместе. Увидев это, воины перестали сдерживаться и громко застонали, а некоторые даже заплакали. Они застучали мечами о щиты, печалясь о павших и прославляя их, и звук этот вознёсся до небес.
Солнце Крова высоко подняла зажжённый восковой факел и громко запела:
«Всё в дом возвращено, пылает факел,
И Солнце Крова вновь горит под крышей,
А пламя, что враги зажгли, угасло.
О, воины, сиянье славной битвы,
Возрадуйтесь! Спасли вы отчий дом
Могучих Вольфингов. Сегодня будет пир,
Ибо сегодня многие свершили
Знакомый путь в святилище богов,
К надежде дней последних. Как же можем
Мы проливным дождём размыть их путь?
Они трудились славно ради дней
Грядущих, и вы радостно примите
Их дар, чтоб он в печаль не обернулся!
Сокровищами, летними цветами
Мы бражный зал украсим ныне, гости,
Омоем пиром стены от тоски,
Очистим ото зла наше жилище!»
Она посмотрела на мёртвого Тиодольфа, затем перевела взгляд на Оттера и продолжила:
«О, родичи, пред вами два героя!
Мертвы они, и больше не увидит
Никто, как через пашню или к дому
Они проходят. Мы привыкли к ветру,
И к небесам, и к солнцу, и к их лицам.
Где же теперь приют себе найдут
Две пламенных души? Травой, цветами
Поросший холм им ныне домом станет!
А посему, о, родичи, кто ведал
Сердца князей сих славных – не молчите.
Над душами, уставшими в бою,
Над душами храбрейших пусть поёт
Кукушкой слово памяти живое!»
Она замолчала, а люди зашевелились, поскольку стоявшие под знаменем Дейлингов увидели старого воина в полном военном облачении, сидевшего верхом на огромном вороном коне. Воин медленно сошёл с коня и приблизился к кольцу расступившихся готов. Все узнали Асмунда Старого, опытного в войне, того самого, который причитал над кольчугой Тиодольфа. Он сел на коня за день до битвы и поскакал к Средней Марке, но опоздал к самому сражению и только у брода нагнал обоз с вагенбургом.
Глава XXXI. Старый Асмунд говорит над телами князей. Над мёртвыми насыпают курган
Воин под пристальными взглядами всех собравшихся подошёл к тому месту, где положили тела князей, взглянул в лицо Оттера и произнёс:
«Я знал тебя давно, великий муж!
Ты был храбрейшим в сонме самых храбрых,
Как младший брат мне. Сыновей моих
Водил ты в битву и учил всему,
Что следует знать воину. О, Оттер,
Ты помнишь готов чёрные годины,
Когда с тобою на руках я вброд
Переходил поток калёных стрел,
Окрашенный обильно готской кровью?
Потом мы ждали родичей, как ждут
Рассвета после долгой-долгой ночи.
О, мой товарищ в битве, мой товарищ
По пиру! Помнишь – радовались мы,
Среди веселья горе вспоминая.
Зачем ушёл ты и меня оставил
Стареть у дряхлого щита? Ведь я бездетен,
А у тебя под кровом Лаксингов сыны
Родного брата и их дети,
Готовые прийти на зов твой. Готы!
Душа, живущая в обмякшем этом теле
В величье ваше верила, и слава
Его – подарок вам бесценный. Роды
Великой Марки, сохраним в веках
О подвигах его сказанья. Будут
Они в венок бессмертный вплетены
Легенд о всех героях славной Марки!»
Он замолчал, с грустью глядя в лицо Оттеру, ибо все слова, сказанные им, были правдой. Ведь и в самом деле Оттер, родившийся позже Асмунда, был его товарищем в годы войны и в мирное время. Они нога к ноге стояли в битве, в которой на глазах старого Асмунда пали его сыновья.
Но вот Асмунд медленно перевёл взгляд на Тиодольфа. Тело старика задрожало, он открыл было рот, чтобы вымолвить что-то, но не проронил ни единого слова. Он сел на край погребальных носилок, слёзы хлынули из его старых глаз, и он громко зарыдал. Те, кто видел его, удивлялись, потому что всем была известна стойкость его сердца. Он носил бо́льшую тяжесть, чем остальные старики, и не сгибался под ней. Наконец, он поднялся, выпрямился и, повернувшись лицом к народному собранию, голосом, более похожим на голос мужа в расцвете лет, чем на голос старика, запел:
