Те из гостей, что были вооружены, встали по обе стороны от блюда, а рядом с ними расположились и двое с рогами. Они вновь затрубили, а Старейшина поднялся и прокричал:

– Вы, сыны смелых, деяния которых стремитесь превзойти! Подойдите же! Возложите каждый свою руку на этот меч, коснитесь концом клинка священного кабана и поклянитесь в том, что лежит у вас на сердце!

Старейшина сел, и на середину зала вышел воин, крепкий, сильный, но невысокий, с чёрными волосами, рыжей бородой и румяным лицом. Он встал на возвышение, взял меч, коснулся его остриём кабана и произнёс:

– Я Щетина из народа пастухов. Здесь, на священном кабане, я клянусь преследовать тех, кто ограбил Гроша Долговязого и убил Ржавку. Эти последние были скверными людьми, но я одного с ними рода и вижу, что никто не собирается вступиться за них, а потому клянусь в том, что исполню обычай кровной мести. Когда разбирали это дело, меня не было ни в Доле, ни на холмах. Так помоги же мне, Воин, и ты, божество Земли!

Старейшина одобрительно кивнул и протянул ему чашу вина. Пока воин пил, по залу прокатился одобрительный гул. Говорили, что его клятва достойна мужа, и не сомневались в том, что он сдержит её, ведь это был славный воин со смелым сердцем.

Следом вышли трое воинов из числа пастухов и двое из жителей Дола. Они поклялись помогать Щетине в деле кровной мести. Все решили, что и это хорошая клятва.

Затем вышел один хвастун. Он был одет очень ярко и клялся чрезвычайно многословно: и в том, что если проживёт ещё один год, то станет командиром жителей равнины, и в том, что вернётся домой со многими дарами для своих друзей в Доле. Все его давно знали, а потому сочли клятву глупой и высмеяли хвастуна. Пристыженный, он вернулся на своё место.

За сим последовали ещё три клятвы – их нетрудно было сдержать. Все смеялись и веселились.

Наконец, заговорил Старейшина:

– Родичи и славные друзья! Славное, мирное время сейчас в Доле. О таком времени мало что можно рассказать, и мало что можно ждать от клятв. И всё же в трёх вещах я клянусь на этом священном кабане! Во-первых, клянусь в том, что не откажу никому, кто бы ни попросил у меня помощи. Во-вторых, клянусь, что справедливость для меня будет важнее закона, а милость важнее обычая. И наконец, в-третьих, если время изменится и война придёт к нам или же мы сами выступим ей навстречу, я клянусь в том, что в бою буду не дальше трёх фатомов* от первых рядов. Так помоги же мне, Воин, и божество Лика, и священная Земля!

Сказав так, Старейшина сел, а все вокруг закричали от радости, решив, что, похоже, он сдержит своё слово.

Последним поднялся Божественноликий. Юноша взял меч и осмотрел его. Клинок был так хорошо начищен, что в нём отражался золотой блеск одежд Наречённой и даже виднелось искажённое отражение её лица. Юноша взялся за рукоять, коснулся клинком кабана и громко произнёс:

– Им клянусь я жениться на красивейшей женщине земли прежде, чем год подойдёт к концу, даже если жители Дола или земель за его пределами будут против моего выбора! Да помоги мне в этом Воин, и божество Лика, и священная Земля!

Юноша сел. Гости пира, любившие Златогривого и Наречённую, вскричали. Они решили, что такая клятва подобает вождю.

Но Наречённая, хорошо знавшая Златогривого, заметила, что и взгляд, и голос юноши во время клятвы не были такими, как обычно. Она забеспокоилась, ведь теперь все происходившие в нём изменения пугали её.

И Камнеликий заметил, что юноша не похож на себя, ведь Камнеликий знал его лучше, чем кто бы то ни было, кроме Наречённой. Старик увидел и то, что девушку расстроила клятва. Он сказал себе: «Завтра я поговорю с моим названым сыном, если встречу его наедине».

Клятвы на этом закончились, и все приступили к еде. Отделив божествам полагавшуюся долю, раздали кабана, потом в зал внесли вино, и там воцарилось веселье. Наконец, выпили по прощальной чаше и разошлись спать. Кто-то спал на своей кровати, но на пиру было много гостей, и поэтому люди устраивались повсюду – где только находили место, удобное для сна.

Рано утром Златогривый поднялся и, одевшись, вышел из зала. Он прошёл по утоптанному снегу к мосту через реку Бурную, где отправился к одному из угловых камней, построенных выше по течению для безопасности деревянных свай. Там юноша прислонился к стене, повернувшись лицом в сторону города, и начал размышлять о том, что с ним произошло. Сперва он думал о клятве: он поклялся жениться на Горной Деве, несмотря на несогласие его и её родни, да и её самой тоже. Дело это казалось ему трудным, но Златогривый даже пожалел, что не сделал его ещё более трудным – не дал понять всей родне и Наречённой, что означают слова его клятвы. Юноша даже укорял себя за это. Он огляделся: вокруг лежал снег, и ему сильно захотелось, чтобы быстрее наступила весна. Тогда он получит знак с гор. Всё казалось таким сложным, таким неисполнимым; он запутался в отношениях двух сильных народов и двух своенравных женщин. Ещё чуть-чуть, и юноша пожалел бы, что не принял в своё время отцовское предложение отправиться в города. Ведь даже если бы его настигла там смерть, это было бы лучше! И как это обычно бывает с молодыми людьми, Златогривый начал представлять свои будущие подвиги. Вот он в битве на равнине: давка, борьба, враг прорывает сомкнутый строй ратников, он отважно сражается в окружении друзей и, наконец, падает, не удержав щит, отяжелевший от множества воткнутых в него копий. Вот его народ побеждает врага, а затем оплакивает и восхваляет павшего ратника из Дола. Вот его хоронят, его, доблестного воителя. Рыдающая и прославляющая его толпа встречает тело у городских ворот, его хладное окоченелое тело на украшенной золотом и увешанной цветочными гирляндами похоронной повозке.

На этом мечтания юноши окончились. Громко рассмеявшись, он произнёс:

– Какой я дурак! Всё было бы хорошо и красиво, только если бы я видел это сам. А то ведь представляю всё так, словно ещё живой, и сам вижу себя, погибшего славной смертью!

Златогривый слегка повернулся и посмотрел на городские дома, что темнели на снегу под звёздным небом зимнего утра. Они действительно казались тёмными и серыми, разве что то тут, то там недогоревший священный огонь очага озарял красным светом окна, да где-нибудь мелькал белый огонёк свечи, зажжённой рано поднявшимся домочадцем. Всё казалось бездвижным. До юноши не доносилось ни звука, только крики петухов, приглушённые стенами, да глухие звуки из коровника.

Юноша постоял ещё немного. Мысли его блуждали, но вот он услышал приближавшиеся по дороге шаги. Он повернулся в ту сторону, откуда шёл звук, и увидел старика Камнеликого. Тот уже заметил юношу и направился к нему, надеясь поговорить с ним наедине. Златогривый дружелюбно поприветствовал его, хотя, по чести сказать, был не очень-то рад этой встрече, так как догадывался, что названый отец будет долго и много говорить, удерживая его от прогулок в лес. Такие разговоры были неприятны юноше, но всё же он приветливо обратился к Камнеликому:

– Похоже, отец, небо на востоке уже светлеет. Скоро займётся заря.

– Похоже, – согласился Камнеликий.

– Думаю, рассветёт через час, – добавил Божественноликий.

– Примерно, – согласился Камнеликий.

– Хороший день после священного времени, – продолжил юноша.

– Хороший, – кивнул Камнеликий, – а что ты собираешься делать в такой хороший день? Пойдёшь в лес?

– Возможно, отец, – кивнул в ответ Златогривый. – Ликородный и некоторые ребята говорят, что видели лосей в холмах, что могли застрять в заносах. Если охотники пойдут на охоту, я составлю им компанию.

– Увы, сын, – ответил ему Камнеликий, – ты ищешь другого зверя, не лосей. Ты можешь набрести там на тех, кого, подобно лосям, не задержат снежные заносы, но кто легко может ходить куда угодно по любым сугробам.

– Отец, – сказал Златогривый, – не пугай меня. Я либо не пойду в лес, либо, если пойду на охоту, буду вместе с другими охотниками. Уж если ты пришёл сюда, то расскажи мне больше о лесе, ведь твои рассказы правдивы.