Пока старик говорил, хозяин дома неотрывно смотрел на сына. Лицо его слегка помрачнело. Когда же Камнеликий закончил, он проговорил:
– Это слишком длинная и грустная беседа, чтобы на ней закончился такой радостный день, названый отец! Сказитель, не выпьешь ли глоток? А как выпьешь, встань и пусти свою скрипку в пляс, чтобы на устах были лишь добрые слова! Лицо моего родича грустнее, чем лицо девушки, а глаза моего сына блестят от мыслей, что уносят его далеко от нас – в диколесье* на поиски чудес.
С конца скамьи, что стояла вдоль восточной стены дома, поднялся мужчина средних лет, высокий, худощавый, редковолосый, с носом, напоминавшим орлиный клюв. Он протянул руку за чашей, и когда ему передали её, поднял её вверх и вскричал:
– Я пью за то, чтобы удвоилось здоровье Божественноликого и Наречённой, за их любовь и за нашу любовь к ним!
Он отпил, и чаша с вином пошла по залу. Пили все – и мужчины, и женщины, пили с криками и бурной радостью. Когда же круговая чаша вновь вернулась к Сказителю, он поставил её на стол, потянулся к стене за своей спиной, снял висевший там чехол со скрипкой, вытащил из чехла инструмент и начал настраивать. Крики в зале смолкали – собравшиеся готовились слушать. Вскоре Сказитель положил смычок на струны, и те запричитали, а после нежно засмеялись. Они разбудили в душе музыканта песню, и она словно бы сама сорвалась с его губ. Он громко запел.
Сказитель пел так:
О девы, почему идёте вы
Не по лугам, где капельки росы
Ещё блестят, где мелкий ручеёк
Целует каждый ласковый цветок?
Портовая Дорога неровна,
Извилиста, уныла и пыльна.
Идите через этот нежный луг,
Под ивами от солнца спрячьтесь тут.
Дева отвечала:
Мягка трава, и клевер так душист,
И манит ивы каждый узкий лист,
А на дороге пыль, и раскалён
До дрожи воздух, но мы не пойдём
Иной стезёй, и солнце пусть палит —
Свои легенды древность здесь хранит:
Давным-давно по этому пути
Гонец бежал, чтоб вести донести
И воинов к оружию призвать —
Идёт на город вражеская рать!
По этой вот дороге чужаки
На город шли – крепки и высоки,
И здесь же пали от мечей и стрел,
И сталью путь тогда мертво блестел.
С тех пор невесты водят хоровод
На этой же дороге – каждый год,
Пред тем, как воина родить в свой срок, —
Счастливых лет испытанный залог.
На этом песня закончилась, и по всему залу раздались радостные крики. Старик ещё раз поднялся со своего места и возгласил:
– Выпьем чашу в память о герое Дня Девичьей Заставы!
Следует знать, что в исполненной песне рассказывалось об одном народном обычае, существовавшем в память о великом поражении иноплеменников на Портовой Дороге между рекой и утёсами на расстоянии в два фарлонга от городских ворот. За две недели до летнего солнцестояния рано поутру девушки на выданье, надев самые нарядные платья, идут к этому месту. На боку у них висят мечи, в руках они держат копья. На условленном месте дороги девушки остаются до самого вечера, как бы охраняя её. Они играют, поют песни и рассказывают истории о минувших днях. С наступлением вечера приходят юноши и забирают своих невест на Пир Кануна Свадеб.
Пока Сказитель пел, Божественноликий ласково взял Наречённую за руку. Он был счастлив. Она же, краснея и трепеща, вспоминала свадебные пиры, на которых ей доводилось гулять, и милых невест, которых она там видела, и постепенно она забывала свои страхи, и сердце её успокаивалось.
Железноликий время от времени довольно поглядывал на молодых и молча улыбался.
По всему залу говорили о минувших днях. Сердца пирующих ликовали, и все жаждали новых свершений. Но Дол в те годы наслаждался покоем, и о недавнем рассказывать было нечего. Сгустилась и рассеялась ночь, а Златогривый и Наречённая всё говорили друг с другом, лишь временами одаривая нежным словом кого-нибудь другого. Казалось, юноша уже забыл и лес, и его чудеса.
Наконец, Старейшина призвал распить ночную чашу, и после этого все отправились спать.
Глава IV. Божественноликий вновь идёт в лес
Ранним утром, едва заалела заря, Божественноликий проснулся, поднялся с постели и в одной рубашке вышел в зал. Он встал у очага, в котором ещё краснели собранные в одну кучу угли, и оглянулся – все спали, окутанные сумраком. Тогда юноша принёс воды, умылся и спешно оделся в свои вчерашние одежды. Правда, вместо колчана с луком он захватил с собой короткое метательное копьё. Не забыл он и кожаную заплечную суму, в которую положил взятые из кладовой хлеб и мясо, а также маленький позолоченный кубок. Всё это он сделал почти бесшумно, так как хотел избежать расспросов, не желая отвечать ни другим, ни, прежде всего, самому себе.
Итак, юноша тихо вышел за дверь, закрытую на простую защёлку – в городе не требовались ни засовы, ни запоры, ни замки. Так же спокойно он вышел и за городские ворота, закрывавшиеся только перед приближением войны. Юноша направился напрямик к Дороге Дикого Озера. Шёл он быстрым шагом, лишь изредка оглядываясь через плечо на восток, чтобы решить, сколько он успеет пройти, прежде чем начнёт светать, да посмотреть, как поднимающееся солнце освещает горные перевалы.
Когда юноша дошёл до того места, где каждое лето проводился праздник Девичей Заставы, солнце взошло уже настолько, что всё вокруг окрасилось в привычные цвета, а ночные тени сгинули. Стояло солнечное утро, слабый восточный ветер разогнал туман и высушил луга, которые, если бы ветра не было, теперь покрывал бы иней – погода выдалась холодная. Златогривый слегка замедлил шаг, и взгляд его скользнул по пыльной дороге, напоминавшей ту, о которой пел Сказитель. Осень стояла очень сухая, и потому даже полоска зелени по краям была такой же истоптанной и пыльной, как сама дорога. Из травы на дорогу выползала длинная плеть переступеня с красными ягодами и чёрными листьями. Прямо посреди дороги лежали две ветви крепкого дуба с большими листьями. Казалось, их только вчера бросили здесь резвившиеся женщины или дети. В глубокой пыли виднелись уходившие в самых разных направлениях следы босых и обутых ног. Божественноликий улыбнулся, проходя мимо этого места, как улыбаются счастливому воспоминанию. Он вообразил себе Наречённую – следующим летом она возглавит шествие к Девичьей Заставе и будет петь первой из всех. Юноша представлял её очень отчётливо: он видел её руки, её тело и даже маленькую полоску на правом запястье, место, где кожа у рукава, защищающего от солнца, становилась белее – ему очень нравилось это место. Он представлял себе ямочку на подбородке девушки, её тёмно-рыжие локоны, вьющиеся на лбу и сверкающие так ярко, словно они сделаны из золотых нитей самим Старейшиной. Прекрасная выходила картина! Юноша уже почти слышал голос девушки. Она звала его. Тоска по ней заставила Божественноликого ускорить шаг. За его спиной всё ярче разгорался утренний свет.
Солнце уже почти показалось из-за горизонта, когда на дороге начали появляться другие путники. Большинство из них шли на полевые работы, а не в город. Первым был житель Леса – высокий и худой, он шагал вслед за своим ослом, тащившим нагруженные углем корзины. Дочь угольщика – девочка семи зим от роду, ехала верхом на осле, сидя между корзин с углем и что-то лепеча про себя этим холодным утром. Ей нравились чистый свет на востоке и мягкая трава широких лугов. Она не часто выходила из-под тени больших деревьев, стеной стоявших вокруг их поселения. Божественноликий, поравнявшись с путниками, весело пожелал им доброго дня. Смуглый угольщик холодно кивнул ему, но не сказал в ответ ни слова. Девочка тоже молча осматривала юношу, пока тот проходил мимо.
