— Ссыпайте зерно, чего терять время, — распорядился Ерофеев. — Сейчас пришлю из Шумилина людей, будем затаривать рожь в мешки, чтобы сегодня же увезти.

— Вон Федя едет! Как-то сумел поставить прицеп.

Чуркин выпрыгнул из кабины всклокоченный, потный, виновато и как-то глупо улыбался, разводя руками.

— Как тебя угораздило перевернуть тележку? — подступил к нему Ерофеев. — Ведь не дрова везешь — хлеб!

— А шут его знает! Стал переезжать на ту сторону шоссейки, бровка крутая, ну и мотонуло.

— Где зерно?

— Там, в кювете. Если лопатой или ведром его черпать, весь день проваландаешься.

— Видали, какой размашистый. Чем хочешь, хоть собственной кепкой, а все зерно подбери — проверю. И комбайны чтобы не простаивали. Понятно? — Ерофеев потряс пальцем перед Фединым носом.

— Да уж чего не понять! — Чуркин поскреб пятерней в затылке.

— Становись под погрузку, чесаться после будешь, — трунили комбайнеры.

— По-моему, он успел лизнуть с утра пораньше, — шепнул на ухо Ерофееву корреспондент.

Тот ничего не ответил, направился скорым шагом к деревне. Корреспондент, задетый невниманием со стороны председателя, окликнул его:

— Степан Данилович, разве вы не поедете в село?

— Извините, некогда. Если что еще потребуется, там, в конторе, скажут.

Больше они не увиделись, и Ерофеев почувствовал облегчение без постороннего догляда, но корреспондент и без него успел побывать и на приостановленном строительстве телятника-откормочника, и на злополучном кукурузном поле. В конце концов, пусть смотрит, пусть пишет — это его право.

В дневной сутолоке Ерофеев не придал значения своей встрече с корреспондентом, а ночью, предчувствуя какие-то неприятности, сказал жене:

— Корреспондент сегодня был из областной газеты, такой въедливый, все вроде бы уличить в чем-то норовит.

— У него должность такая. А может быть, тебе показалось?

— Может быть, — несколько успокоился Ерофеев.

Он долго лежал с открытыми глазами, припоминая прожитый день, вдруг добавил совсем уже весело:

— Ты права, я действительно отсталый человек.

— Что же?

— Генка Носков остается в колхозе, на курсы механизаторов будем направлять.

— Да ну! — изумилась жена. — Ведь и учился неплохо.

— Он меня так обрадовал, что я готов был обнять его. Первая ласточка есть. Очень хочется поддержать парня в своем выборе.

И виделось Ерофееву добродушное, улыбающееся лицо Генки, думалось о том желанном времени, когда и другие ребята не захотят покинуть отчую землю, будут оставаться на ней хозяевами по праву наследства.

Вскоре в областной газете появилась статья о положении дел в двух соседних колхозах «Ударник» и «Рассвет». Параллели оказались не в пользу «Ударника». Факты, приведенные в статье, имели место, но истолкованы они были явно предвзято: на одну чашу весов было собрано все хорошее, на другую — все плохое, дескать, посмотрите, какая разница в результатах на одинаковых угодьях. Упомянул и о прицепе с зерном, опрокинутом в овраге, и о потравленной кукурузе, и об очесе льна, и о том, что «на строительстве телятника не услышишь стука топора». Как всякий много и увлеченно поработавший человек, Ерофеев вправе был рассчитывать на какое-то поощрение своих усилий, а вместо этого попал под критическое перо. Еще через несколько дней его вызвали на бюро райкома.

В райком он явился раньше намеченного часа, посидел, потомился в приемной да вышел в коридор и тут встретился с Мироновым, председателем «Рассвета». Тот с хозяйской уверенностью громыхал по коридору яловыми сапожищами, шуршал покоробившимся серым плащом. Крупный, глыбистый, громогласный, он и сейчас гаркнул будто в поле:

— Привет, именинник!

— Здравствуй, Кузьма Петрович! Тоже на бюро?

— А как же! В одной статье упомянуты.

— В одной, да по-разному.

— Три к носу — все пройдет. Обо мне, бывало, всяко писали. — Миронов раскурил папиросу, гоняя воздух, как кузнечными мехами. — Такое уж наше положение. Главное, чтоб колхозники тебе доверяли. Картошку не начинал копать?

— Со льном все баталились.

— Смотри, дожди обещают по сводке.

— У нас картофельник на песках, у реки…

Члены бюро вышли на перерыв. Здоровались, пошучивали, как будто пригласили для приятной беседы, но стоило сесть всем за длинный служебный стол, как тотчас установилась строгость официальных взаимоотношений.

Долгое время в этом кабинете вершил районные дела Коротков, теперь его место занял Тихонов Аркадий Павлович, приехавший из другого района. Моложавый, подтянутый, всегда в хорошо отглаженном костюме и при галстуке, он выглядел безупречным интеллигентом среди простоватого абросимовского люда. Этот никогда не вспылит, не грохнет кулаком по столу, как Коротков; умеет говорить, не повышая голоса, умеет и выслушать собеседника. Коротков как человек действия всюду старался поспеть сам, его можно было увидеть и на колхозном сенокосе, и на молотьбе, и в кабине трактора рядом с трактористом. Он любил быть на людях. Тихонов же не стремился подчеркивать свою общительность, напротив, поддерживал определенную дистанцию по отношению к подчиненным, без грубого нажима, но настойчиво требовал от них исполнительности, и, надо сказать, это удавалось ему лучше, чем его беспокойному предшественнику.

Изменился сам секретарский кабинет, заново отремонтированный, он стал как бы объемней, светлей. Вместо огромного, крытого зеленым сукном, похожею на бильярд письменного стола появился новый, сверкающий полировкой; такими же гладкими как стекло были приставные столы для заседающих, на которых аккуратными стопками лежала бумага и всегда были приготовлены остро отточенные карандаши. Сейчас карандаши были разобраны: некоторым членам бюро требовалось что-то записать, другим — просто так, занять руки. После перерыва не сразу угомонились, и Тихонов дожидался тишины, давая понять это взглядом. Глаза у него были выразительные, на собеседника они смотрят с пристальным, изучающим прищуром.

— Товарищи, переходим ко второму вопросу, — начал он, не поднимаясь с места, — к обсуждению статьи, опубликованной в «Северном крае». Надеюсь, все ее прочитали. Хотелось бы знать ваше мнение по вопросам, затронутым в ней, а также послушать самих председателей колхозов, о которых идет речь, в особенности Степана Даниловича Ерофеева: признает ли он критику правильной, как думает исправлять положение?

После некоторой паузы первой взяла слово заведующая отделом организационно-партийной работы Кукушкина. Это была мучнистолицая особа с тонкими, в ниточку сжатыми губами и энергичным характером, привыкшая задавать тон всякому обсуждению.

— Признаться, я была удивлена фактами, которые приводятся в статье. В последние годы нас убеждали, в том числе районная газета, — Кукушкина значительно глянула на редактора, — что в «Ударнике» дела идут на поправку. Теперь у меня создается впечатление, что мы заблуждались или нас вводили в заблуждение. Посмотрите, лен очесывается вместо обмолота, кукуруза потравлена скотом. Стравить восемь гектаров кукурузы! — Она театрально развела руками.

— Да она выросла не выше этого стола, — перебил ее Ерофеев.

— Почему? Потому что вы относитесь к ней халатно, игнорируете общую установку.

— Да уж достаточно с ней повозились!

— Вот видите!

— Товарищи, попрошу не пререкаться, — предупредил Тихонов.

Поднял короткопалую, будто надутую воздухом, руку начальник районного управления сельского хозяйства Жохов, с которым у Ерофеева еще по службе в районе были нелады. Вид у Жохова был рассерженный, словно Ерофеев подвел лично его в чем-то очень важном. Заговорил, нервно оглаживая рукой плоскую лысину:

— Что касается колхоза «Рассвет» и работы Кузьмы Петровича, об этом распространяться нечего, а вот относительно «Ударника» — тут мы, в общем, поупустили некоторые моменты. Прямо скажу, с Ерофеевым работать трудно, все пытается гнуть свою линию. У нас с ним были разговоры по поводу его однобокого увлечения льном. В результате остаются без должного внимания другие участки работы. Возьмем эту самую кукурузу: нешто нельзя было, вместо того чтобы стравливать скоту, засилосовать ее? Нет силосорезки — позаимствуйте у того же Кузьмы Петровича, не откажет. Нет силосной башни — закладывайте в бурты.