— Знаешь, я посоветовался с родителями и надумал поехать в город. Как ты смотришь?

Она недоверчиво глянула на него, как если бы рядом с ней вдруг очутился кто-то другой, кого она не могла распознать в темноте.

— Раз надумал — поезжай. Чего меня спрашиваешь?

— Понимаешь, Виктор Морошкин, когда в отпуске был, предлагал и на работу устроить, и насчет общежития похлопотать. Пообживусь, тогда и ты сможешь приехать, — спешил успокоить он Татьяну. — Один я из парней остался в деревне, сама видишь.

Обрывая листья с прутышка ракитника, она озадаченно смотрела в темноту берега, и ей казалось, что ее судьба, представлявшаяся до сей минуты ясной, зашла вот в такой непроглядный тупик. Уже сейчас, заблаговременно, она почувствовала унижение перед односельчанами, хоть и не в чем ей было себя упрекнуть.

— Столько времени ждала тебя из армии, теперь опять не пойми что.

— Я же говорю, ты приедешь ко мне потом, — не веря в убедительность своих обещаний, толковал Сергей.

— Куда я поеду? Зачем? Несерьезно все это, — с ноткой отчаяния в голосе вымолвила Татьяна.

Он понял, что на любые его доводы она сейчас ответит возражениями. Осторожно повернул Татьяну к себе лицом; в ее глазах мелькнула строгость.

— Не обижайся.

Сергей почувствовал недоброе в ее молчании. Слышно было только, как булькает на перекате река.

— Останови корытины! — потребовала Татьяна. — Останови, кому говорят! — И, не дожидаясь, когда он причалит, спрыгнула прямо в тапочках в воду и побежала.

— Таня!

Сергей наспех привязал корытины к иве, кинулся вдогонку. В этот момент его решимость поколебалась, чтобы успокоить Татьяну, пообещал:

— Да никуда не поеду, только перестань злиться!

— Дура я, дура! — казнила себя Татьяна. — Оставь меня в покое, оставь!

И снова строптиво не подпускала к себе, впробеги поспешая береговой тропинкой. Только около деревни немного пришла в себя, остановилась под старой ветлой. Сергей не смел прикоснуться к ней. Со всех сторон неутомимо ковали кузнечики. Проглянула луна, освещенные ею, развиднелись берега, обозначились ивовые кусты у воды, за ними в белом тумане стога, как бы заметенные понизу снегом. Стрежень реки опять заиграл текучим серебром.

— Учти, если уедешь, писем я тебе писать не буду, — пригрозила Татьяна.

— Зачем же так?

— Вот увидишь.

Ну почему нельзя устроить жизнь без расставаний, без слез, без этой неопределенности, когда не можешь найти себе места, тычешься туда-сюда, будто на ощупь? Ведь есть же счастливые или просто удачливые люди, у которых все получается как-то складно. Взять того же Морошкина: прямехонько торит дорогу, ни в какую сторону не свернет, как поезд с рельсов.

— Не слушай ты меня, если есть возможность, поезжай в город, — примирительно сказала Татьяна, промокая кончиками платка глаза.

Сергей крепко обнял ее. Прощались, будто он уезжал уже завтра.

Три шумилинских друга, Ленька Карпухин, Минька Назаров и Толька Комарик, не захотели и после школы расставаться: уехали поступать в военное училище. Конечно, не ровня они Сергею, но летом с ними было веселей. Ребят не стало, и деревня заметно притихла.

Сергей собрался в дорогу только зимой, когда справил все необходимое по дому, заготовил и навозил дров, потому что отцу не всякое дело сподручно. Уезжал все в той же морской шинели, со связками лука и топленым бараньим салом в заплечном мешке, с необходимыми на первый случай деньгами: не лишку возьмешь от семьи.

Поезд прибыл в город утром. Как объяснял ему в письме Морошкин, надо было сесть на пятый автобус и доехать до рынка. Сделать это оказалось не так просто, потому что все спешили на работу, но он все же втиснулся в автобус, оторвав при этом ручку чемоданчика. От рынка шел пешком, с помощью прохожих отыскал Кооперативную улицу и на ней старинный двухэтажный особняк, где размещалось строительно-монтажное управление номер семь. Поднявшись по лестнице, он очутился в комнате, служившей прихожей одновременно для кабинетов начальника управления и главного инженера. Белокурая секретарша в жакете с высокими плечиками, строчившая на машинке, вскинула на него подведенные брови:

— Вам кого?

— Морошкина.

— Посидите минуточку. У Виктора Ивановича начальники участков и прорабы.

Поджидая, когда закончится производственный разговор, Сергей не без удивления и гордости за свое Шумилино посматривал на обитую коричневым дерматином дверь с надписью «Главный инженер управления В. И. Морошкин». Не верилось, что за дверью с такой табличкой может начальствовать его односельчанин Витька Морошкин, впрочем, уже Виктор Иванович.

Наконец народ с утренней летучки разошелся, и Сергей с нетерпением шагнул в кабинет Морошкина. Тот неподдельно обрадовался появлению земляка, поднялся из-за письменного стола навстречу.

— О-о, с приездом! Здорово-здорово! Давно ли?

— Только что с поезда.

— Присаживайся. — Виктор показал на стул, стоявший сбоку стола. — Значит, еще одним городским жителем больше, деревенским — меньше.

— А что делать? Я и так дольше всех держался. Слыхал, наверное, что наши ребята разом махнули сюда в военное училище?

— Да-да, мать писала.

Зазвонил телефон, Морошкин, настойчиво объяснял в трубку что-то насчет арматуры и двухдюймовых труб, стуча авторучкой по исписанным листкам календаря. Сергей, пользуясь паузой, поогляделся. Вдоль стен стояли стулья, два шкафа и стол были завалены разной строительной документацией, чертежами. Важным делом занят человек, сам Сталин с портрета, висящего за спиной, кажется, интересуется его работой.

— Выходит, все парни оптом подались из Шумилина, — сказал Морошкин, поправляя галстук.

— Я думал, Колька Сизов придет из армии — и тот остался в Москве.

— Да, брат, вот такая перспектива вырисовывается: скоро приедешь в отпуск, не с кем будет и словом перемолвиться. Как там мама?

— Жива-здорова, привет тебе шлет.

— Плохо ей одной-то зимы коротать… Ладно, давай о главном, а то сейчас кто-нибудь явится или позвонят. Я думаю поставить тебя в плотницкую бригаду к Павлову. Согласен?

— Конечно, на машине хотелось бы, но я работы не боюсь.

— Ну и отлично! Давай сюда какие есть документы, сейчас зайдем к начальнику, и поедешь устраиваться в общежитие…

В комнате, куда привел Сергея комендант, стояли две кровати, между ними — тумбочка с книгами. В углу — стол с электроплиткой и кое-какой посудой. Комендант подал постельное белье, показал освободившуюся кровать. Сосед по комнате находился на работе.

Сергей поставил на батарею валенки, прилег на мягкую панцирную сетку и тотчас уснул, почувствовав наплывы расслабляющего тепла. Разбудили его простудный свистящий кашель и голоса:

— Кого-то Кузьма поселил ко мне?

— Спит?

Сергей приоткрыл глаза: над ним согнулся длинный очкастый парень в черной ушанке и ватнике. Парень скованно улыбнулся озябшими губами и, сняв очки, подал руку:

— Артемов Лева.

Не спеша раздевшись, подошел и второй, назвавшийся Федором Арсеньевичем. Это был горбоносый, широкий в кости мужик, сердитый с виду. Положив на колени мосластые, поросшие жестким волосом руки, он присел на кровать.

— Из деревни? Хорошо. Деревенский человек всякому делу научен, особенно нашему плотницкому. Мы вот с Левкой тоже из деревни, да считай, все общежитие — родня нашему брату. Куда тебя направляют?

— Вообще-то я шофером в лесу работал, а здесь в бригаду к какому-то Павлову зачислили.

— Павлов — это я! — повеселел мужик. — А ну гони в гастроном!

— Я сбегаю, он еще здесь не освоился, — вызвался Лева.

Пока он отсутствовал, Павлов, насупив белесые кисточки бровей, доверительно поведал:

— Головастый малый. Видал, сколько книг у него? Стихотворения в газете «Сталинская смена» печатает. А то про одну нашу девчонку-комсомолку написал, очерк называется.

— Здорово! — оценил Сергей. — Но какого черта он пропадает здесь со своим талантом?