Игнат задорно вдарил кепкой оземь. Был он все таким же удалым и размашистым молодцем. Сергей отказался, дескать, не стоит народ удивлять. Чтобы сбить разговор на другое, спросил:

— Лопатин-то где работает?

— Мотористом на электростанции. Вон дизель стучит в гараже, — показал Игнат. — При тебе было дело, когда я с фронта пришел, стыдил он меня за то, что я надумал бросить колхоз, а как самого турнули с председателей, тоже прибежал сюда. Рыба — где глубже, человек — где лучше. Тут много знакомых ребят из наших деревень, и ты плюнь-ка на МТС, причаливай к нам. Поговори с начальником участка, может быть, даст машину. Заработок хороший, я вот по полторы тыщи выгоняю в месяц. Нюрку с дочкой тоже заберу из колхоза — дом буду в Новоселках ставить.

— Вроде неудобно уходить из МТС, одну зиму проработал.

— Чепуха! Машину не дают, значит, шапку в охапку — и до свидания. Закон на твоей стороне.

Следующий лесовоз остановился около эстакады, тяжело отдуваясь тормозами.

— Ладно, дома покалякаем, — сказал Игнат, притаптывая кирзачом окурок. — Могу кое-что прихватить вечерком к рыбе-то.

По песчаной, раздавленной шинами колее Сергей направился к гаражу: с Лопатиным не виделись ни разу, как вернулся со службы. Электростанция представляла собой дощатую будку, пристроенную в углу гаража, в которой былк установлены два дизеля с динамомашинами, работавшие попеременно. Сергей заглянул в дверной проем, яркая лампочка брызнула светом в глаза, так что не сразу заметил Лопатина, обтиравшего ветошкой масло со станины. Тот первый увидел его:

— Заходи, не стесняйся!

Но Лопатин сам шагнул на улицу, приветливо сощурил зеленоватые глаза, встряхивая Сергею руку. Очень уж непривычно было видеть бывшего председателя в замасленной спецовке, и с лица он как-то полинял, бывало, рыжие прокуренные усы бойко топорщились, сейчас в них подбилась седина, к уголкам глаз нагнало мелких морщинок. Заметно было, что и сам он испытывал некоторую неловкость, стесняясь своего нынешнего положения.

— А я давно слышу, что ты в эмтээс работаешь. Наконец и в наши края наведался: по речке, значит, с удочкой? Хорошее дело. Спасибо, что заглянул.

— Решил посмотреть, как вы здесь трудитесь.

— Я вот, практически, перешел в рабочий класс, — усмехнулся Лопатин, переминая в руках ветошку. — Ничего не попишешь — в колхозе мне троих ребят прокормить туговато. Начальником-то у нас Данилов, тоже был председателем в «Заре», он и схлопотал мне эту работенку, потому что в лесу с моими ногами не сдюжишь.

Тотчас припомнилась Сергею военная весна, когда дед Яков лежал в больнице, а они с Лопатиным взялись ковать плужные подрезы. В тот раз, сидя на пороге кузницы, Лопатин переобувал свои комолые ноги без единого пальца: отморозил и потерял их в финскую кампанию.

— Ну, а твои-то как успехи?

— Стажировку у Ивана кончил, права получил, а работаю пока ремонтником. С Игнатом Огурцовым сейчас разговаривал, тот советует попросить машину у Данилова и пришвартовываться к вам в Новоселки. Получится ли что из этой затеи? Может, зайти к начальнику?

В противоположном углу гаража стояла бросовая техника: локомобиль, которым пользовались вначале для освещения поселка, газогенераторные машины и трактора-трелевщики КТ-12, прозванные «котиками». Лопатин с минуту смотрел на них, как бы выбирая, что можно было предложить Сергею, потом заговорил:

— Эти самовары недолго послужили — списали. Бывало, в локомобиль вовремя не подбросишь дров — лампочки покраснеют, одна морока была с электричеством. А вон тот, — показал йа потрепанный лесовоз с прицепом на длинном сосновом дышле, — на запчасти разбирают. К Данилову не ходи, я сначала сам с ним поговорю: практически, так будет верней.

— Спасибо, Степан Никанорович.

— Рано благодарить. В случае что прояснится, сообщу. Отцу привет передавай. Еще стучит в кузнице?

— Стучит, но работы мало.

— Да-а, пожалуй, и ему придется менять ремесло. Ну, бывай здоров!

Пройдя мимо новых, с янтарной накипью смолы на стенах, домов, Сергей снова свернул на береговую тропинку. Стук дизеля электростанции долго сопровождал его, но постепенно ослаб, потерялся, и обступила лесная тишина, нарушаемая только птичьим посвистом. Тропинка увертливо огибала старицы и еловые чащобы, проползала под согнувшиеся ольхи, ныряла в черемуховый дурман. Река то отдалялась, то подбегала совсем близко, видно было, как несет течением лепестки черемух. Заливные луга густо усеялись золотистыми бубенчиками купальницы, в низинках застенчиво голубели незабудки; дождались своего срока, пустила лист береза, осеняя прохожего еще легкой, первородной тенью. В эту пору уже не с одного неба, и от земли тепло идет.

Сергей обломил кончик удилища и смотал на него леску. Хотелось просто идти берегом Песомы, не как когда-то с багром на сплаве, обтирая до мозолей ноги, а свободно, не отделяя себя от общего праздника природы, когда солнце оживляет все до самой крохотной травинки. Впереди, удерживаясь на одном расстоянии, куковала недосягаемая кукушка. Эти ясные, как сам майский воздух, звуки как бы очищали душу, и Сергею верилось, что птица-вещунья предсказывает ему что-то хорошее. Оставаться в МТС или пришвартоваться сюда, в Новоселки? Если дадут машину, нечего и раздумывать. Вся надежда на Лопатина, раз у него близкое знакомство с Даниловым. Обещал, значит, похлопочет, мужик серьезный, не то, что Игнат. Странно поворачивается жизнь: работа в лесу, которая до недавнего времени считалась проклятьем, стала спасением для многих, и не легкостью она привлекала, а определенным заработком. Плати то же самое людям в деревне — никто бы с места не тронулся.

Тропа вывела в луга к Портомоям. Река быстро катилась по каменистому перебору в зеленоватую глубь Шумилихи, течение ударялось в обрывистый берег и поворачивало вкруговую. Казалось, мало что изменилось. Все так же непоколебимо, как бессменный дозорный, стояла на самом верху угора возле кузницы раздвоившаяся ветла, пряча в своей листве золотой сноп солнца. Царь-дерево. Сколько ему лет: сто, двести, триста? Никто не скажет.

Вечное дерево. В деревне много и других, но это как бы общее, мирское, к нему с малых лет тянет каждого шумилинца, особенно по весне, когда снег раньше всего сходит на пригреве у кузницы. И деды и прадеды играли здесь, может быть, веруя подсознательно, что могучее дерево может всех одарить своей силой. И уж наверное, с этой мыслью, с этой верой проходили когда-то мимо зеленого шатра ветлы мужики, призванные на фронт. Помнится, ребята во время войны фантазировали над тем, как бы соорудить из ветлы огромную рогатку, зарядить ее камнем-валуном, что лежит в поле у росстани, и ахнуть по немцам, если бы они дошли до Шумилина. Не допустили. Те самые мужики не допустили, которые набрались былинной силы у родимой земли. Шуми, красуйся, ветла!

Издалека и сама деревня, уютно расположившаяся на взгорье, представлялась прежней, и доносился привычно-деловитый звон наковальни из кузницы, над которой струился горячий горновой дымок. Сергею захотелось помахать кувалдой, помочь отцу, как в то послевоенное лето, когда они работали вместе.

Лавы еще не были поставлены. Перешел реку вброд: ноги зашлись так, что, не обуваясь, с сапогами в руке, побежал в гору к кузнице.

Трудяга-лесовоз ЗИС-150, натужно урча, выполз со своей огромной ношей на Кологривский волок. Уже не тележные, а тяжелые машинные колеса пробили колею в бор, куда шумилинцы ходили раньше только за грибами. Начинался уклон к реке, и Сергей прибавил скорость. Двигатель перегрелся, из радиатора вышибало пар: последний рейс. Оставалось разгрузиться, поставить машину в гараж — и домой. Крайний день, суббота.

С машиной повезло. Как раз получили новый лесовоз, его передали другому шоферу, зато освободился этот. Главного добился — полный хозяин на машине.

Обычно Сергей ходил домой через Кукушкино, сегодня решил пойти боровой лесовозной дорогой — пожалуй, короче. Шел он не налегке, нес бачок керосину: мать просила для лампы. Низкое солнце качалось слева за соснами, скользя только по их кронам и почти не доставая до дороги. Пахло разогретой за день смолой и грибной гнилью, попадались белые и масленики, но брать их было не во что.