— Я полагаю, когда твои сыновья вырастут, их в Шумилине не остановишь — потянутся к другой жизни.

— Это еще посмотрим, — упрямо не соглашался Сергей, хотя и сам сознавал тщету собственных усилий удержаться в родной деревне. Почему-то его раздражали эта начальственная самоуверенность Морошкина, его новоявленные манеры, привычка повторять с каким-то высокомерием: я полагаю.

Продолжая разговор, они уже продвигались обратно к дому с отяжелевшими, хотя и неполными, корзинами: сначала редким, торжественно-просторным сосняком, которому недолго осталось подпирать своими кронами небо, потом той же дорожной насыпью, раздвинувшей бор. У Портомоев, около моста, сделали остановку. Песома весело струилась по каменному перебору, вода была по-осеннему хрустальна, и воздух прояснился, как всегда в эту пору, и все вокруг было словно бы зачарованно. Недвижимо светились на высоком угоре шумилинские березы, сама деревня, казалось, затаилась, ожидая своей предрешенной участи.

— Ты посмотри, какая красота! И почему-то среди нее не хотят жить люди? — сказал Морошкин, устраиваясь поудобней на обсохшей траве и скидывая с потной спины куртку.

— Если бы не война, наверно, не многие стронулись бы с родных мест.

— Как сказать?

— Ты-то все равно бы уехал.

— Конечно, — согласился Морошкин, намекая на свою исключительность. — А в общем-то, я должен сказать, что сожалеть об исчезновении деревень можно, противиться — бесполезно. Согласись, что людям все-такп больше нравится квартира с городскими удобствами, чем дедовская изба.

— Разве раньше было так уж плохо построено, что надо все изменить? — сомневался Сергей.

— Надо, — определенно ответил Морошкип. — Мы уже сейчас проектируем центральные усадьбы хозяйств с учетом современных потребностей людей. Конечно, не везде и не сразу они будут построены, но в перспективе, я полагаю, деревень не будет совсем.

— Меня, знаешь, что удивляет? Вот вы, специалисты, кроите-перекраиваете деревню, а меньше всего интересуетесь мнением самих деревенских жителей. Недавно читал я в газете рассуждения архитекторов и прочих о том, какие дома строить на селе: одни предлагают одно, другие — другое, а спросили бы самого колхозника: хочет или нет он жить в чотырехэтажном доме? Я, может быть, лучше в обыкновенной избе жить стану, чем на такой верхотуре. Не балкон мне нужен, а садик под окнами, травка у крыльца, понимаешь?

— Понимаю, так сказать, потребность души. — Морошкин бросил в воду окурок. — Только не думай, что проектируют и строят, не считаясь с запросами сельского жителя; иногда действительно выгоднее строить дома городского типа, ведь в каждом конкретном случае есть свое обоснование. Есть у нас там совхоз «Озерки», посмотрел бы ты, какая у них центральная усадьба — экспериментально-показательный поселок — эта уже шаг в будущее. Нет, никак не устоять дедовским избам против современных построек.

— Пока еще стоят. — Сергей показал рукой на угор.

— Я полагаю, недолго они продержатся, потому что остались одни пенсионеры.

Трудно спорить, когда и сам сознаешь, что собеседник ближе к истине, к тому же неровня он тебе — большое начальство, а потому больше зиает-ведает. Поговорить бы попросту, похохотать, припоминая какое-нибудь детское озорство или иной случай — не получается. Морошкин хоть и делает вид, что он по-прежнему свой, шумилинский, а все же не забывает держать себя на дистанции, даже говорит как-то казенно, по-лекторски. Ведь вместе бегали в школу, был Витькой-увальнем, сопли мотал на кулак, но уже не согревает из такого далека детская дружба, и сидят они друг возле друга вроде бы по какой-то докучливой необходимости. Надломленный лук не свяжешь.

Прогромыхали по мосту и встали под погрузку самосвалы. Экскаватор черным жуком заворочался в котловине песчаного карьера: все подгрызает и подгрызает берег, поубавил шумилинской красоты.

— Никогда бы не подумал, что Кологривским волоком, этой лесной глухоманью, пробьют шоссейку, — мечтательно сказал Морошкин.

— Уж леспромхозовский служебный фургон ходит. Говорят, и дальше будут строить, до Завражья: там колхоз «Победа» от всего белого света отрезан лесами. Мне приходилось в войну ездить волоком-то до самого Кологрива — гиблое было дело, колеса у телеги рассыпались. Да и на тракторе, бывало, летом с санями ездили: прешь по лужам, будто баржу.

— Дороги — проблема номер один. Молодец Тихонов, — покровительственно похвалил Морошкин первого секретаря райкома.

Поскрипывая корзинами, стали подниматься к деревне. У огородов Сергей свернул к своему гумну, а Морошкин пошел прямо конюшенным прогоном. Издалека, как бы спохватившись, пригласил:

— Заходи после работы.

Сергей пообещал, но знал, что если и пойдет к нему, то без особого желания. У бывшей кузницы он остановился, чтобы перевести дыхание после подъема в гору. Отсюда далеко просматривались и река и шоссейка, белой песчаной полосой раздвоившая бор. По ней бежали трудолюбивые самосвалы. Река и дорога — вена и артерия здешней лесной глубинки. И, глядя на вечное движение воды, игравшей на переката, Сергей думал о том, что, несмотря ни на что, жизнь с новой силой возродится на этих дорогих сердцу берегах.

Ночью выпал первый снег. Какая чистота, какая опрятность в природе! Не хочется даже ступать по такой нетронутой белизне. Спит, отдыхает земля до весны. И самому не мешало бы отдохнуть: хоть однажды взять отпуск, но куда в такую пору поедешь? Летом никак нельзя, это вроде дезертирства, если председатель в самое горячее время оставит колхоз, будет загорать где-то. Нет, не та должность.

Нынче впервые в срок убрали все зерновые, вытеребили и подняли леи, выкопали картошку. Только что перегнали телят из Шумилина в новый, наконец-то достроенный телятник: как гора с плеч свалилась. Шагая околицей села по первоснежью, Ерофеев чувствовал тот праздник в душе, который возникает всегда, когда удается завершить что-нибудь из задуманного. Но заботила его одна мысль, уже несколько дней гвоздем застрявшая в голове. Сам Тихонов предложил ему работу в Абросимове — освобождалось место начальника районного управления сельского хозяйства, — через некоторое время напомнил об этом, и Ерофеев не смог отказаться. А сегодня на пять часов вечера было назначено заседание правления, на котором предстояло сказать о своем решении. Нелегко это будет сделать.

Зашел в колхозные мастерские. Повезло «Ударнику»: достались готовые помещения МТС вместе с оборудованием. А другие начинали с колышка, вся техника — под открытым небом.

Механизаторы, собравшись в токарке, о чем-то оживленно разговаривали, но, стоило появиться на пороге председателю, замолчали и смотрели на него с выжидающим интересом, как будто видели впервые и хотели угадать, что он за человек. Ерофеев понял, что разговор шел о нем, что всему селу уже известно о его намерении вернуться в район: слухом земля полнится.

— Что же приумолкли? Помешал? — спросил он.

— Степан Данилович, это правда, что вы уходите из председателей? — ответил вопросом на вопрос Сергей Карпухин.

— Да, мне предлагают работу в районе.

Ерофеев почувствовал неловкость и даже вину перед этими людьми, как будто нарушил какой-то крепкий уговор между ними. И в голосе Сергея, и во взгляде его вопрошающих серых глаз был упрек ему, Ерофееву, дескать, не ожидали, что пойдешь на попятную.

— Значитца, покидаете нас, — еще определенней высказался Михалев. Он задумчиво смотрел себе под ноги, пуская ноздрями папиросный дым.

— Ничего. Тихонов обещал подобрать толкового человека.

— А нам другого председателя не надо! Правильно я говорю, мужики? — решительно рубанул по воздуху ладонью Сергей.

— Правильно! От добра добра не ищут, — в один голос согласились механизаторы.

— Мы вот собираемся письмо написать, чтобы нам другого председателя не присылали, — задиристо выпятил свою петушиную грудь комбайнер Сашка Кудрявцев. — Только не знаем, куда лучше направить: в райком или в обком?