Успела лишь погладить мальчонку по руке: взял гостинец и убежал за печку.

Василий Капитонович едва дождался, когда она подойдет к нему.

— Что это ты, сват, поддался болести? — упрекнула она, подвигая к постели табуретку. — Простыл? Покажи лоб-то. Экой жар!

— Спину ломит, поясница пошевелиться не дает, — пожаловался он.

— Повернись, растирание сделаю.

Задрала рубаху и принялась натирать спину свечным салом. Василий Капитонович, уткнувшись потным лбом в подушку, глухо постанывал.

— Потерпи, батюшка, сейчас мы завяжем полушалком, укутаем хорошенько, спина-то и отмякнет, полегчает, — приговаривала Бычиха. — Да еще выпей снадобье, я тебе оставлю этот пузырек.

Он выпил ложку темной, горькой, как отрава, жидкости, и лицо его исказилось от отвращения. Бычиха успокоила:

— Ничего, сват, не брезгуй, потом спасибо скажешь. Снадобье горькое, да пользы в нем много. Заговариваю двенадцать скорбных недугов: от трясовицы, от стрельбы, от огневицы, от колотья и дерганья, от черной немочи…

Около трех недель провалялся Василий Капитонович в постели. Осунулся, постарел как-то разом. Седины прибавилось, даже борода, когда-то черная, как вороново крыло, заискрилась. Под глазами легла темнота, корявое лицо сделалось мучнистым.

Как только встал на ноги, пошел к Песоме посмотреть на мельницу. Бабы удивлялись, видя, с какой стариковской медлительной степенностью шагает он через поскотину, сочувственно вздыхали.

Мельница стояла теперь близко к берегу, потому что вода сошла. Ребятишки сидели на крыше, удили пескарей и сорьезов. Василий Капитонович хотел шугнуть их, но только безнадежно махнул рукой: пропадай все пропадом.

Шумилинская начальная школа стоит около дороги в лесу. Уютное местечко, вековые сосны огораживают ее. Под соснами — сивун-трава, осенью белые грибы в ней растут. Другой раз на перемене кто-нибудь найдет: корень толстый, бочкой, шляпка темно-шоколадная, и вроде бы туман на ней оставил следы.

Осенью учиться интересней, потому что соскучишься по школе, а сейчас — весна, травка зазеленела, солнце припекает сквозь раму, манит на улицу. Последние дни перед каникулами тянутся особенно долго. Ленька Карпухин с Минькой Назаровым сидят за одной партой, как раз у окна.

Учительница подходит к доске и диктует:

— Запишите, ребята, сегодня — девятое мая.

Ленька с Минькой записали дату в самодельные тетради, сшитые из разлинованных книжек, еще не зная, что день этот уже стал великим Днем Победы.

Роза Анатольевна из эвакуированных. Она кажется ребятам очень строгой, может быть, потому, что носит очки. Перед тем, как вызвать к доске, осматривает класс, как будто прощупывает взглядом каждого. Зрачки за выпуклыми стеклами большие, глубокие. Вот она остановилась на Леньке (он даже поприсел). Нет, показалось. Это она смотрит на Комарика, который сидит сзади. Так и есть.

— Ступнев, к доске.

Ленька обрадованно подтолкнул локтем Миньку:

— Комарик попался!

Оба уткнулись в тетрадки, сдавленно захихикали. Роза Анатольевна диктовала задачу. Толька Ступнев записывал ее на доске.

— В колхозе получен урожай ржи 6 центнеров с гектара. Всего было сжато 50 гектаров…

Пусть Комар решает, после можно списать. Ленька повернулся к окну. На днях сажали яблоньки, а он притащил с реки большой куст смородины: хорошо прижился, ни одна веточка не повяла. Вон и фанерку видно, на ней написано: Л. А. Карпухин посадил в 1945 году.

За школьным огородом — дорога. Уже заветрела, подсыхать начинает. Убежать бы на реку. Вчера окуней ловили на мельничном омуте. Какой горбач сорвался! Леска зацепилась за кусты. Ленька в азарте спрыгнул по пояс в воду, чтобы подтянуть иву поближе. Рыбина ударила в ладонь и тяжело плюхнулась в воду. До слез было досадно. Никак не идет этот окунь из Ленькиной головы.

— Карпухин, о чем замечтался?

— Я ничего… я так, — пробормотал он, уставившись на доску. — Непонятно, как там решает Комарик?

— Сколько зерна собрал второй колхоз?

Ленька переминался с ноги на ногу, виновато шмыгал носом.

— Сейчас подумаю.

— Садись. За такую рассеянность на уроках буду ставить двойки.

Этого еще не хватало под конец года! Торопливо начал списывать с доски решение. И вдруг около окна появилась какая-то женщина, видимо, с дороги привернула. Улыбается и рукой машет, что-то сказать хочет. Учительница распахнула форточку, и в класс ворвалась долгожданная весть:

— Война окончилась! Победа!

Лицо учительницы тоже осветилось улыбкой, всякая строгость исчезла с него. Обвела счастливым взглядом ошеломленных ребят, сидевших точно на пружинах, и сказала:

— Можете идти домой!

Выстрелами захлопали крышки парт. Каждому хотелось первым выскочить на улицу. Оглохли от собственного крика, солнечный свет плыл перед глазами разноцветными пятнами. Кто-то догадался скинуть ботинки, и все посбрасывали обутку: легко было бежать, шлепая босыми ногами по прохладной тропинке. Земля гудела словно полая.

Бабы, как раз пахали Старовское поле. Запыхавшиеся ребята подбежали к ним по рыхлой пахоте, закричали наперебой:

— Война кончилась! Победа-а! Ура-а-а!

Взрослые смотрели на них с недоверчивым любопытством. Со дня на день ждали эту весть, но все равно получилось как бы врасплох.

— Кто вам сказал?

— Тетенька какая-то идет из Абросимова. Вот она!

— Учительница сразу нас отпустила.

— Ой, ребятаньки, даже не верится!

— Мой-то вчера только письмо прислал, — сказала Анна Огурцова.

— Значит, придет скоро. Счастливая ты, Анка, — позавидовали бабы.

— Может, и наши воротятся?

Ребята повертелись на нахоте и понесли новость дальше, в деревню. Странным показалось им, что взрослые не бросили работу.

Дом Карпухиных первый по заулку. Ленька приоткрыл дверь, швырнул на лестницу свою холщовую сумку с книгами. Крикнул вдогонку Миньке:

— Айда на реку!

— Айда!

— Комарика возьмем?

— Давай.

— Эй, Комар, собирайся на рыбалку!

Схватили удочки, котелки — и снова бегом до самого омута, потому что ничем нельзя было унять ликования. Да, это был счастливейший весенний день! На радостях решили искупаться. Вода в Песоме еще была студеной, а на запеске пригревало как летом.

Низко-низко, так, что звезды были видны на крыльях, пролетел самолет. Ребята нагишом заскакали по запеску, как робинзоны, замахали руками. Летчик, наверно, заметил их, покачал в ответ крыльями.

— Вот скорость!

— Всю землю ему видно.

— Наверно, военный?

— Ну да, военные не такие, — возразил Комарик. — Смотрите, нарисую истребитель.

Он взял прутышек и нарисовал самолет, красиво получилось даже на песке. Ленька не умел так. Он начертил просто звезду, а внизу крупно написал: «Победа!» Потом, мечтательно улыбнувшись, добавил вслух:

— Скоро наш папка приедет.

Минька с Толькой промолчали: им некого было ждать.

В ольшанике пересвистывались птицы. Иногда всплескивала рыба. Солнышко медленно плыло по омуту. Чудился какой-то непрерывный звон, похожий на стрекот кузнечиков, как это бывает только в разгаре лета. И такая тишина стояла на всей земле.

Весть о конце войны нашла Серегу на другой день на сплаве. Далеко спустились вниз по Песоме, проходили мимо Павлова — деревни, в которой теперь жила Катерина. Мужики показали ему председателев дом, второй от реки. Видел издали и саму Катерину, хотел подойти, да не стал тревожить ее бабье счастье.

Недели через две сплав, можно сказать, был завершен, оставалось только подчистить «хвосты», то есть прогнать последние застрявшие в заводях и на перекатах бревна. Сплавщики снова вернулись наверх, километров пять оставалось до Шумилина. Можно было наведаться домой.

Серега с Федором Тарантиным шли правым берегом, цепляли баграми и скатывали в воду бревна, оставшиеся после большой воды. Федор проворно частил впереди. Длинный багор пружинисто прискакивал на его плече, голенища резиновых сапог хлопали по худым ногам. Повысох, лицо пожелтело и сморщилось, как печеное яблоко. Силешки стало маловато: одной сноровкой берет.