Послышались тяжелые шаги по лестнице. В избу, неосторожно бухнув дверями, вошел Игнат Огурцов: фуфайка нараспашку, ушанка в руке.

— Здорово, мужики! Мне Михайловна говорит, у Карпухиных радио слушают… Н-да, надо помянуть самого-то, чего так сидеть?

— Ты бы и догадался прихватить: у нас магазина нету.

— Меня учить не надо. Вот она, душегрейка. — Игнат выставил на стол бутылку. — Правда, дорогой поубавил маленько.

Варвара Яковлевна принесла из подпола еще одну: со свадьбы приберегла.

— Я начальнику лесоучастка говорю: как хошь, Александр Матвеевич, сегодня я не работник — ухожу в Шумилино. Ну что, мужики? Выпьем за Сталина! — Игнат, решительно раздувая ноздри, скрипнул зубами.

Глухо звякнули стаканы. Тишина устоялась в избе, только радио доносило скорбную музыку. А за окном, точно наперекор горю, ярился солнечный мартовский день, ослепительно сияли снежные поля.

— Кого-то теперь на его место поставят? — задал вопрос Евсеночкин, и все призадумались, как будто в самом деле от них зависело, кто будет управлять страной.

Снова смотрели на портрет Сталина: никому не довелось видеть его и уже не доведется. В этот день в больших и малых городах и селах шли митинги, рыдала медь духовых оркестров. В Шумилине ни того, ни другого не было, просто собрались уцелевшие после войны мужики, чтобы помянуть человека, с именем, которого они ходили в бой.

Вскоре другая весть взволновала шумилинцев: «Красный восход» будут объединять с «Ударником». Хоть оба колхоза не могли похвастать успехами, все понимали, что главенство возьмет «Ударник», потому что в Ильинском и сельсовет, и сельпо, и школа, и, главное, МТС. Народу в селе тоже гораздо больше.

Первым и естественным чувством красновосходцев было противление нововведению, взыграло самолюбие, точно из-за какой-то неведомой корысти покушались на их самостоятельность. С таким настроением пришли в Ильинское на общее собрание. Народу набилось в клуб битком, даже дверь не закрывали, потому что многие толпились при входе и в коридоре. Сергей, хотя и не был колхозником, тоже присутствовал — вопрос не праздный.

За столом президиума на тесной сцене находились Наталья Леонидовна, здешний председатель Охапкин Иван Иванович, сам Коротков, приехавший проводить собрание, и еще двое правленцев.

Короткову первому и предоставили слово. Устраиваясь поудобней, он облокотился на шаткую трибуну. Седоголовый, с отяжелевшими складками на щеках, но строго подтянутый, как обычно, в форменном кителе, он был похож на отставного полковника. Прежде всего напомнил о том, что в столь ответственный момент после смерти вождя труженики района должны утроить свои усилия с тем, чтобы выполнить обязательства перед государством. Колхозники терпеливо слушали его рассуждения о подъеме сельского хозяйства, подорванного войной, ждали, когда он перейдет к главному.

— Всем вам известно постановление ЦК об укрупнении мелких колхозов, которое успешно выполняется. На повестке дня у нас вопрос о слиянии в одно хозяйство. Дело это не терпит отлагательства, поэтому надеюсь, что собрание пройдет организованно и предложение бюро райкома и райисполкома будет единогласно поддержано. — Для большей убедительности Коротков пристукнул кулаком по трибуне. — В большом хозяйстве полноценней используется техника, легче вести строительство и т. п. Нет нужды говорить о назревшей необходимости такой меры. В целом по району мы слишком затянули процесс укрупнения колхозов, надо его форсировать.

В зале послышалось шушуканье и сдержанное покашливание, кто-то из последнего ряда едко заметил, насмешив президиум и все собрание:

— Нам нечем форсить.

— А кого к кому хотят присоединять?

— Конечно, «Красный восход» к «Ударнику».

— Нам и без них неплохо, — зашумели ильинские.

— Мы не набиваемся: кому охота ходить к вам в такую даль на работу. Посмотри-ка, сколько в селе народу по разным конторам пристроилось — лишь бы от колхозу откачнуться, — напрямоту отрезала Антонина Соборнова.

— Правильно, нам так сподручней: меньше народу — больше порядку. Привыкли друг к другу.

— В лавку небось бегаете в село.

— Она не колхозная…

Охапкин побарабанил по графину мундштуком, призывая к спокойствию:

— Что за балаган! Кто хочет высказаться?

Недовольно насупив брови, обвел взглядом зал, словно примечал самых горластых, которые сбивают с толку все собрание. Мужик — кряж, подбородок сравнялся с шеей, лицо краснее скатерти, тяжело придавил стол ручищами. Подражая районному начальству, он носил бурки и необъятной ширины галифе, которые могли и постороннему человеку безошибочно подсказать, что перед ним председатель, потому что такой фигуре ни в какой иной должности вроде бы и находиться невозможно. Рядом с ним Сергеева теща, Наталья Леонидовна, выглядела скромно, она уже знала, что кончился ее председательский срок, и сидела спокойно, по-домашнему накинув на плечи шаль.

Она ничем не отличалась от рядовых шумилинских колхозниц, с трудом руководила и небольшим-то хозяйством, а об укрупненном не могло быть и речи. Главным грамотеем в «Красном восходе» оставался Тихон Фомич Пичугин, которого, казалось, никакая сила не способна выкурить из конторы. Однако сейчас угроза была неотвратимой: если бы даже и выбрали его в новое правление, не смог бы ходить за такие версты на работу. Сознавая это, он накануне собрания настраивал баб не соглашаться на объединение, дескать, сулит оно одни невыгоды. Сам Тихон Фомич не подавал голосу, его и в президиум не избрали, сидел неприметно, морщил лимонно-желтый лоб, взглядывал поверх очков на сцену. Никто его не увольнял, не снимал с должности счетовода — сама жизнь отшатнула в сторону.

Слова попросил местный краснобай Афанасий Велобоков, один из тех мужиков, которые дружны с газетой и считают себя среди односельчан чуть ли не интеллигентами. Этот с места выкрикивать не станет — степенно взошел на трибуну, согнулся над ней, вытянув вперед длинные руки.

— Граждане! Сколько я помню колхозные собрания, всегда у нас мало согласия, любое новшество мы ставим под сумление. Ежели вникнуть, товарищ Коротков своевременно заостряет вопрос. Хочу привести один пример — вот тут пишут. — Потряс в воздухе газетой как неопровержимым документом. — «Полтора года, прошедшие после укрупнения колхоза «Мир», дали положительные результаты. В настоящее время колхоз имеет три автомашины, собственный трактор, гидроэлектростанцию мощностью сорок кэвэтэ… Посевная площадь составляет полторы тысячи гектаров». Тут у меня все подчеркнуто карандашом — это в Воронежской области. А мы что имеем? В одном колхозе триста гектаров, в другом — четыреста. — Белобоков воздел кверху скрюченный палец, многозначительно выпятил толстую губу, как бы давая время на раздумье.

— Сравнил Воронежскую область и нашу! Там, говорят, оглоблю воткни — дерево вырастет.

— Хватит цифры-то читать, забрался, как на амвон.

— Кстати, граждане-товарищи, пора и нам подумать об электричестве. Когда объединимся, можно поставить плотину на Песоме. В общем, я высказываюсь за предложение райкома. Мы люди маленькие, там, наверху, виднее, что делать. — Белобоков ткнул пальцем воздух, удовлетворенно покеркал, прежде чем сойти со сцены.

С места вскочила Васильевна — савинская бригадирка, баба дородная, крикливая, из тех, которые всегда найдут повод повозмущаться. Заговорила по подсказке Тихона Фомича:

— Я не умею, как Белобоков, с газетками да бумажками, а откровенно скажу: мы, савинские, против объединения. Был наш Лопатин председателем — правление находилось в Савине, при Кррепановой оно стало в Шумилине, теперь уж в Ильинском будет. От нас до села шесть километров: ну-ка, если что спохватишься?! Сейчас водополь начнется, хоть на лодке плыви. Афанасий говорит, дескать, река будет общая. У нас по реке-то какие покосы! А у ильинских — щиш, важную весну к нам с протянутой рукой, сена просят, иначе коровы падают. Пригонят они свое стадо на Песому — все луга потравят и косить начнут на наших пожнях. Вот помяните!