1884 «Есть у свободы враг опаснее цепей…»* Есть у свободы враг опаснее цепей, Страшней насилия, страданья и гоненья; Тот враг неотразим, он – в сердце у людей, Он – всем врожденная способность примиренья. Пусть цепь раба тяжка… Пусть мощная душа, Тоскуя под ярмом, стремится к лучшей доле, Но жизнь еще вокруг так чудно хороша, И в ней так много благ и кроме гордой воли! 1884 «Ты сердишься, когда я опускаю руки…»* Ты сердишься, когда я опускаю руки, Когда, наскучивши напрасною борьбой, Я сознаю умом, как бесполезны звуки, Рожденные моей страдальческой душой. Ты говоришь мне: мысль не может дать спасенья: Давно бессильная и смолкнуть и сиять, Мысль – цепь невольной лжи, круговорот сомненья, И ей из хаоса пути не указать. Да, ты права, мой друг. Пойти на зов страданья, Смотря в лицо ему, свой ужас превозмочь И молвить без тревог, без дум и колебанья: «Ты знаешь истину и должен ей помочь!» Не веря в гордый ум и тщетно не стараясь Решить вопрос «к чему», жить чувством и душой, Всей силою любви, всей страстью отзываясь На каждый братский зов, на каждый стон больной! 1884 «Певец, восстань! Мы ждем тебя – восстань!..»* Певец, восстань! Мы ждем тебя – восстань! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не бойся, что вокруг – глухая тишина, То – тишина перед грозою… Она не спит, твоя родная сторона, Она готовится к решительному бою! Все честные сердца кругом потрясены… Растет народный гнев, как буря в океане… И пусть пока враги беспечны и сильны, Их пир – безумцев пир на пышущем вулкане! Пускай же песнь твоя, как отдаленный гром, Грядущую грозу свободно возвещает, Звучит пророчеством и с гордым торжеством Врага язвит и поражает!.. 1884 «В больные наши дни, в дни скорби и сомнений…»* В больные наши дни, в дни скорби и сомнений, Когда так холодно и мертвенно в груди, Не нужен ты толпе – неверующий гений, Пророк погибели, грозящей впереди. Пусть истина тебе слова твои внушает, Пусть нам исхода нет, – не веруй, но молчи… И так уж ночь вокруг свой сумрак надвигает, И так уж гасит день последние лучи… Пускай иной пророк, – пророк, быть может, лживый, Но только верящий, нам песнями гремит, Пускай его обман, нарядный и красивый, Хотя на краткий миг нам сердце оживит… 1884
«Нет, я лгать не хочу – не случайно тебя…»* Нет, я лгать не хочу – не случайно тебя Я суровым упреком моим оскорбил; Я обдумал его – но обдумал любя, А любя глубоко – глубоко и язвил. Пусть другие послушно идут за толпой, Я не стану их звать к позабытым богам, Но тебя, с этой ясной, как небо, душой, О, тебя я так скоро толпе не отдам!.. Ты нужна… Не для пошлых и низких страстей Ты копила на сердце богатства свои, – Ты нужна для страдающих братьев-людей, Для великого, общего дела любви. 1884 У кроватки* Часто ты шепчешь, дитя, засыпая В теплой и мягкой кроватке своей: «Боже, когда же я буду большая?.. О, если б только расти поскорей! Скучных уроков уж я б не учила, Скучных бы гамм я не стала играть: Всё по знакомым бы в гости ходила, Всё бы я в сад убегала гулять!» С грустной улыбкой, склонясь за работой, Молча речам я внимаю твоим… Спи, моя радость, покуда с заботой Ты не знакома под кровом родным… Спи, моя птичка! Суровое время – Быстро летит, – не щадит и не ждет. Жизнь – это часто тяжелое бремя, Светлое детство как праздник мелькнет… Как бы я рад был с тобой поменяться, Чтобы, как ты, и резвиться и петь, Чтобы, как ты, беззаботно смеяться, Шумно играть и беспечно глядеть! 1884 «Он к нам переехал прошедшей весною…»* Он к нам переехал прошедшей весною, Угрюмый и бледный лицом, как мертвец… «У вас, говорит, отдохну я душою, – Здесь тихо…» И зажил наш новый жилец. Был май, кое-где уж сирень зацветала… Тенистый наш садик давно зеленел; И, глядя, как в небе заря догорала, Он в нем по часам неподвижно сидел. Сидит, да порой про себя напевает, Да смотрит вперед с просветленным лицом. А ветер ему волоса колыхает И кротко его обвевает теплом. Покой, тишина… Ни столичного грома, Ни крика торговцев кругом не слыхать; За садом, почти что от самого дома, Раскинулась взморья спокойная гладь. Порой заглядишься – и жаль оторваться… А воздух-то, воздух душистый какой! А зелень, а солнце!.. И стал поправляться И стал оживать наш отпетый больной. Я скоро, как сына, его полюбила, – Так кроток был звук его тихих речей, Такая всегда задушевность сквозила Во взгляде его темно-карих очей… |
