Издалёка, отцы, к вам в обитель я шла,

   Как дошла – и сама уж не знаю;

Видно, божия сила меня провела

   По безлюдному вашему краю.

Глушь-то, глушь-то какая!.. Идешь целый день

   Ни души на дороге не встретишь,

Рада-рада, коль дальний дымок деревень

   Или крест колокольни заметишь.

Об обители вашей далёко идут

   Между темным народом рассказы:

В старину сам угодник нашел в ней приют,

   Укрываясь от светской заразы…

Сам, своими руками, на храм ваш принес

   Первый камень смиренный святитель,

И сподобил его за смиренье Христос

   Чудесами прославить обитель.

Не собраться бы к вам, да нужда помогла;

   Отпросись, помолилась я богу,

Попрощалась с селом и пошла, в чем была,

   По рассказам да спросам в дорогу…

Сам Христос вам, отцы, даровал благодать

   Врачевать нас, объятых скорбями, –

Уврачуйте ж меня вы, бессчастную мать! –

   Припадаю я к вам со слезами.

Был сынок у меня; грех промолвить упрек,

   Жили с ним мы без ссор и без брани, –

Тих да ласков, меня он, как душу, берег,

   И души я не чаяла в Ване!

Вырос парень на диво: красавец собой,

   Статный, рослый, везде поспевает…

Точно шутит, бывало, идет за сохой,

   Точно обруч подкову ломает…

Да случилась беда с ним: прошедшей зимой

   Снарядился он в лес за дровами, –

А навстречу наш барин опушкой лесной

   Едет с псовой охоты с гостями.

Загляделся мой парень – сосед-генерал,

   Егеря, доезжачие-хваты, –

Загляделся, – шапчонки-то сдуру не снял –

   И попал, горемычный, в солдаты.

Что ж, бог дал, бог и взял, – я не стала роптать,

   Обнялась с ним, кручину скрывая,

И пошел он, мой сокол, с полком воевать

   На чужбину из нашего края…

Где он, что с ним – не знаю; слыхать стороной,

   Будто враг одолел нас сначала,

А потом мы сошлись с ним под Белой Москвой,

   И Москва, как свеча, запылала…

И как будто бежал он за море от нас,

   И за ним мы в погоню погнали;

Только где ж это море, спрошу я у вас?

   Вы учены, чай, вы и слыхали…

Правда всё это, нет ли, – но в сердце моем

   Нет покоя: встает предо мною,

Как живой, мой Ванюша и ночью и днем,

   В ратном поле, под Белой Москвою…

Снится мне, что лежит он, обнявшись с врагом,

   А в груди его тяжкая рана…

Дым от вражьих пищалей нависнул кругом,

   Словно полог ночного тумана…

Крики, стоны, рыданья, стук конских копыт,

   Барабаны гремят не смолкая,

А вверху, над страдальческим полем, кружит

   Черных воронов хищная стая…

И лежит он и стонет… Померкнул в очах

   Ясный свет от томительной муки,

Запеклась богатырская кровь на устах,

   Разбросались могучие руки;

И как будто меня он, родной мой, зовет,

   Будто просит он пить, изнывая;

И копытом промчавшийся конь его бьет,

   Оглушает гроза боевая…

Нет отбою от дум!.. Не отгонишь их прочь,

   Не сомкнешь утомленные очи,

Не сомкнешь напролет всю осеннюю ночь, –

   А длинны они, темные ночи!

Без сынка-то так пусто, так глухо в избе!..

   Чуть приметно лучина мигает…

Тишь, да черные думы, да ветер в трубе,

   Как над мертвым, немолчно рыдает!..

И надумалась я… Запылало огнем…

Муза, погибаю!.. Глупо и безбожно

Гибну от нахальной тучи комаров,

От друзей, любивших слишком осторожно,

От язвивших слишком глубоко врагов;

Оттого, что голос мой звучал в пустыне,

Не рассеяв мрака, не разбив оков;

Оттого, что светлый гимн мой в честь святыни

Раздражал слепых язычников-жрецов;

Оттого, что крепкий щит мой весь иссечен

И едва я в силах меч поднять рукой;

Оттого, что я один и изувечен,

А вокруг – всё жарче закипает бой!..

Говорят, постыдно предаваться сплину,

Если есть в душе хоть капля прежних сил, –

Но что ж делать – сердце вполовину

Ни страдать, ни верить я не научил…

И за то, чем ярче были упованья,

Чем наивней был я в прежние года,

Тем сильней за эти детские мечтанья

Я теперь томлюсь от боли и стыда…

Да, мне стыдно, муза, за былые грезы,

За восторг бессонных, пламенных ночей,

За святые думы и святые слезы,

За святую веру в правду и людей!..

Муза, погибаю – и не жду спасенья,

Не хочу спасенья… Пусть ликует тот,

Кто от жизни просит только наслажденья,

Только личным счастьем дышит и живет…

Когда в час оргии, за праздничным столом

Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя,

И над чертогами, залитыми огнем,

Внезапная гроза ударит, негодуя, –

Смолкают голоса ликующих гостей,

Бледнеют только что смеявшиеся лица,

И, из полубогов вновь обратясь в людей,

Трепещет Валтасар и молится блудница.

Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх…

Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры,

Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах,

И искрятся вином тяжелые амфоры;

Порыв раскаянья из сердца изгнан прочь,

Все осмеять его стараются скорее, –

И праздник юности, чем дальше длится ночь,

Тем всё становится развратней и пошлее!

Но есть иная власть над пошлостью людской,

И эта власть – любовь!.. Создания искусства,

В которых теплится огонь ее святой,

Сметают прочь с души позорящие чувства;

Как благодатный свет, в эгоистичный век

Любовь сияет всем, все язвы исцеляет,

И не дрожит пред ней от страха человек,

А край одежд ее восторженно лобзает!

И счастлив тот, кто мог и кто умел любить:

Печальный терн его прочней, чем лавр героя,

Святого подвига его не позабыть

Толпе, исторгнутой из мрака и застоя.

На скорбь его везде откликнутся друзья,

И смерть его везде смутит сердца людские,

И в час разлуки с ним, как братская семья,

Над ним заплачет вся Россия!..