Он обновлялся смутною душой,

 Но прозябал нетерпеливым телом.

 Теперь, когда поднялся и умылся,

 Душой и телом

 Заново родился.

 Чаёвничать,

 Опохмелясь слегка,

 С остатками садились пирога,

 А он, остывший, был куда вкуснее.

 Жуан, настроенный на добрый лад,

 Наташи перехватывая взгляд,

 Лукаво переглядывался с нею.

 Та отвечала, будучи польщённой,

 Улыбкой сдержанной

 И чуть смущённой.

 А тёща своей чаёк,

 Лицом тепла,

 Стариночкой из блюдечка пила

 На пальчиках широкого развода,

 Подует и пригубит — благодать!

 — Куда теперь пойдёшь-то работать?

 — Куда?.. Да никуда, кроме завода. —

 Жуана между тем на третьем годе

 Почти совсем забыли на заводе.

 Такой уж ритм

 У жизни заводской.

 Над плазами с тех пор корпел другой,

 Уже другой руководил в цехкоме,

 Директор, с ним и главный инженер

 Уже другого ставили в пример,

 Забыли в шумном коридорном доме,

 Где с той поры, как стала тяжела,

 Наташа уже больше не жила.

 Работа — не обуза,

 А потребность,

 К работе есть особенная ревность,

 Подвижник есть  в профессии любой,

 Но в самой трудной — самый ярый в споре.

 Моряк, познавший штормы, любит море,

 Шахтёр, познав завалы, — свой забой,

 Но изо всех ревнивых патриотов

 Ревнивей всех

 Строитель самолётов.

 Не чудо ль,

 Что простой бумажный змей,

 Забава подрастающих детей,

 Явился в мир надеждою крылатой,

 В короткий срок успел себя явить,

 Минувший век с высот благословить

 И увенчать собою век двадцатый.

 Не чудо ли, что в этом чудном чуде

 Творят за чудотворцев

 Просто люди.

 Жуана поразила навсегда

 Завзятая эстетика труда,

 Та красота, что собрана помалу.

 Ведь надо же увидеть и понять,

 Что человека легче оживлять,

 Чем жизнь давать холодному металлу

 И придавать ему в пределах нормы

 Разумные, причудливые формы.

 Металл, он мёртв,

 Но всё же в чувстве стиля

 Не терпит безрассудного насилья —

 Битья, рванья, его тончайших жил,

 Лишь в доброте к нему — залог успеха.

 Все эти истины, как мастер цеха,

 Жуану, между прочим, я внушил,

 Когда он стал смотреть

 В очках спесивых

 На нас, как исполнителей пассивных.

 Любая самолётная деталь

 Высокую несёт в себе мораль.

 Она ни в чём не терпит искажений,

 Его создателя спасут от лжи

 Стоящие на страже чертежи...

 Недаром в бурях мировых движений,

 В исканиях свободы зоркий Маркс

 Поставил впереди рабочий класс.

 — Ба-ба, Жуан!..

 Не думал, не гадал!..

 Давно не видел, где ты пропадал?.. —

 Знакомый руку жал, как другу, исто, —

 А я уж думал, в Африке самой

 Передаёшь богатый опыт свой,

 Там, говорят, нужны специалисты... —

 Высокая Жуану льстила марка.

 — Хоть и не в Африке,

 Но было жарко!..

 Был добрый знак,

 Что встреча без оглядов

 Произошла перед отделом кадров,

 Где у всего начальства на виду

 При должности замнача иль замзава

 Работала тогда Попова Клава,

 Знакомая по танцам в горсаду.

 Хоть кумовство мы судим так и сяк,

 Но всё-таки знакомство

 Не пустяк.

 Та Клава,

 Не смутясь,

 Не суетясь,

 С директором установила связь —

 Из трубки голос вылетал басистый:

 — Вы это про кого?..

 — Да про того...

 — А-а, да, припомнил — как дела его?

 — Досрочно вышел, и притом по чистой... —

 Смолк на минуту трубки звукомёт.

 — Свяжитесь с Главным,

 Пусть к нему зайдёт.

 Когда мой Друг

 В прическе ореолом

 На мой участок заглянул весёлым,

 Я догадался — всё пошло на лад,

 Всё утряслось и вправду без оглядок.

 — Ну, как, Жуан, с работою?

 — Порядок! —

 За друга я действительно был рад.

 — Надеюсь, что не поступился стажем?

 — Нет, нет! Назначен инженером старшим!

 С тех пор мой цех,

 Гудящий и гремящий

 Жуан стал посещать уже всё чаще,

 Но был ему мой цех не мною люб,

 А тем, что мог в нём заточить стамеску,

 Найти в углу какую-то железку,

 Какой-нибудь диковинный шуруп.

 Казалось, за такое упрощенье

 Жуану даже не было прощенья.

 Но работяга,

 Если он не робот,

 До странной страсти обретает опыт.

 Освоив кресла в некоем краю,

 Жуан, приобретя свой стиль и хватку,

 Забраковал Федяшину кроватку

 И начал конструировать свою,

 Способную на качку и покат,

 По сложности почти что агрегат.

 Однажды, для неё брусок строгая,

 Он видел, как прекрасна плоть нагая,

 Как матово чиста, но миг спустя,

 Когда стругнул ещё, из-под фуранга

 Явилась тёмно-розовая ранка,

 Подобно следу ржавого гвоздя.

 Ещё, ещё строгнул

 И, ширя взгляд свой,

 Увидел ранку

 Тёмно-бурой язвой.

 То был сучок,

 По юности отживший,

 По времени опавший и оплывший

 Целебным соком не одной весны.

 Так хорошо и так счастливо сталось,

 Что на стволе берёзы не осталось

 Ни пятнышка, ни малой кривизны.

 Не будь Жуан в работе бесноватым,

 И не узнал бы

 О сучке чреватом.

 Былой сучок в берёзовом оплыве

 Хранился тёмной тайной, как в архиве,

 Минула жизнь — и вскрылась тайна та.

 Мой друг тот брус с возможною резьбою

 Разглядывал, держа перед собою,

 Как Гамлет череп своего шута,

 И медленно цедил не без нажима:

 — Невероятно и непостижимо.

 Вдруг захотелось

 В меру разуменья

 Приобрести рентгеновское зренье,

 Прозреть через какой-нибудь экран,

 Пока никем не видимые сучья

 Из глубины его благополучья

 Не проступили зримо, как изъян,

 Тем более что Жизнь к усладе вкуса

 Выглаживалась, как бока у бруса.

 Но в том была

 Не праздная забота, —

 Жену, казалось, угнетало что-то.

 Теперь он отмечал в ней без труда

 То странную застенчивость и робость,

 То странную ответную торопность,

 То жгучий взгляд куда-то в никуда,

 А красота в румяности осенней

 Всё ярче становилась и надменней.

 И вот Жуан,

 Не мешкая с раскачкой,

 Пришёл ко мне с той самою болячкой.

 А я шутил:

 — Скажу, не осердись,

 Чтобы вернулись легкость и свобода,

 Вам надо было начинать с развода,

 Сначала разойтись, потом сойтись.

 Все взрывы ревности в твоих фугасах,

 Все глупости

 Оставил бы ты в загсах.

 Невежда в психологии семейной,

 Ты стал капризней барышни кисейной,

 Ты упустил спасительный момент

 Из глупых статистических приличий,

 Стыдясь своим разводом увеличить

 Супругов разводящийся процент... —

 Он засмеялся, относя к потехам

 Всё это,

 Но, увы, последним смехом!

 Пока паслись мы

 На учёной ниве,

 Наташа становилась всё красивей,

 Хотя, казалось, чуточку бледней,