Федяшу выше приподняв к оплечью,

 Себя полуприкрыла, как щитом.

 — Вот папа твой! —

 Шепнула по наказу

 Уже знакомую Федяше фразу.

 Глазами любопытства

 До испуга

 Отец и сын смотрели друг на друга.

 Родные дважды — кровью и судьбой,

 Товарищи по временам опальным,

 Как в чётком отражении зеркальном,

 Увидели себя перед собой.

 Вносили некий элемент химеры

 Лишь разные

 Зеркальные размеры.

 Глаза Федяши

 В блеске интереса,

 Как у отца, широкого разреза,

 Глядели то смешливо, то всерьёз,

 А губы жили перемене зыбкой

 На тонкой грани плача и улыбки,

 В соседстве близком торжества и слёз,

 При этом вопрошавшими глазами

 Он то и дело

 Обращался к маме.

 Душа отца,

 Воскресшая в пустыне,

 Переживала всё, что было в сыне:

 Такой же интерес, восторг и страх,

 Надежды и сомнения — казалось,

 Что каждое движенье повторялось,

 Явленное на Фединых губах.

 — Иди ко мне, иди! — снижая звуки,

 Он протянул

 Натруженные руки.

 Нет, как бы мамы сладко ни кормили,

 Душа реёенка тяготеет к силе,

 Сказать точнее —

 К сильной доброте.

 На зов отца Федяша отозвался

 И сразу же, к восторгу, оказался

 Что ни на есть на самой высоте,

 У новой жизни на вершине самой,

 Над папою,

 Над бабушкой,

 Над мамой.

 Когда Жуан,

 Герой заглавный наш,

 Шагал с Федяшей, лучшим из Федяш,

 Дотоль не видевшим отцовской ласки,

 С женой и тёщею, известной нам

 По доброте и рыбным пирогам,

 С коляскою, с котомкою в коляске,

 Все думали:

 “Счастливая семья!”

 Не ведая того,

 Что ведал я...

 Спел песню я,

 А если песнь поют,

 Не голосом, душою устают.

 Высоким не прикинусь перед вами,

 Походкою не стану удивлять.

 На цыпочках всю жизнь не простоять,

 Большими долго не пройти шагами.

 Шесть песен спел я про любовь земную,

 О Муза-сваха, дай мне спеть седьмую!

Песнь седьмая.

“О, донна Анна!”

А. Пушкин, “Каменный гость”.

 Мой друг Жуан,

 Мытарствуй не мытарствуй,

 Семья как государство в государстве,

 По-своему живущее века,

 Изменчивое строем и размером,

 В котором будешь если не премьером,

 То уж министром-то наверняка,

 С особым правом робкого совета

 При выкройке домашнего бюджета.

 Учти, Жуан,

 В Сибири для устоя

 Семья почти не знала Домостроя.

 Жену любили, если горяча

 Была не столько в кухне и ночёвке,

 Сколь равная на той же раскорчёвке,

 Умевшая, как муж, рубить сплеча,

 Да чтобы ухитрялась, как ни трудно,

 И матерью хорошей быть попутно.

 На этой фразе я услышал вздох.

 В нём усмотрев, должно быть, мой подвох,

 Насмешливый Жуан почти бедово

 Скосился глазом тёмным, как прострел,

 И долго-долго на меня смотрел

 С печальной высоты пережитого.

 — Ну-ну,—сказал,— благодарю, учитель,—

 И засмеялся, —

 Бедный сочинитель!

   Сидели мы,

 Приняв лишь по единой,

 У тёщи возле дома под рябиной,

 Плодоносившей только первый год.

 Жуан поднялся, с ней тягаясь в росте,

 Три ягодки сорвал от спелой грозди,

 Испробовал и покривил свой рот,

 Да и позднее при тираде длинной

 Так и остался с этой горькой миной.

 — Мой друг поэт,

 Ты думаешь, что я,

 Я, Дон-Жуан, лишь выдумка твоя,

 Лишь тени тень, живущая фиктивно?

 Не льсти себе, хоть и приятна лесть,

 Не ошибись, пойми — я был, я есть

 Вполне осознанно и объективно,

 Иначе бы любые испытанья

 Не принесли такого мне страданья.

 Мой друг поэт,

 Не тщись из доброты

 Воображать, что по несчастью ты

 Влюбил меня, женил, толкнул к разбою.

 Нет, милый, нет, сквозь радость и беду

 Не ты меня, а я тебя веду,

 Тащу тебя три года за собою.

 Так в нашей дружбе, бывшей между нами,

 Мы поменялись главными ролями.

 Мой друг поэт,

 Тебя в твоем стыде

 Увидел я, ты помнишь на суде,

 Готового тогда к моей защите.

 Да, да, хотел тебя я отвести,

 От самобичевания спасти,

 Себя же от тебя освободить и...

 Ну, словом, подчеркнуть

 Тем жестом странным,

 Что чувствую себя

 С тобою равным.

   Когда Жуан за всё мне отпенял

 И, строгий, под рябиною стоял,

 Решалась наша дружба — либо, либо?

 Возвышенная в святости живой,

 Рябиновая гроздь над головой

 Горела и светилась вроде нимба.

 Смущённый, встав,

 Сказал я без лукавства:

 — Дай руку, Друг,

 На равенство и братство!

 Чем вызван в друге

 Этот новый крен,

 Какие же причины перемен?

 То кресло ли его, лесной пожар ли,

 Любовь ли, сын ли — жизни высший дар?

 Жизнь, дорогие, интересный жанр,

 Люблю работать в этом древнем жанре.

 Но если быть в нём голым реалистом,

 То будешь не поэтом,

 А статистом.

 В грядущее

 Нужна вся наша сила,

 Всё, что до нас,

 Что в нас,

 Что с нами было.

 В Жуане, если без обиняков,

 Все впечатленья жизни стали купней.

 Ему его грядущее доступней,

 Как выходцу из прожитых веков.

 А человек, по замечанью тёщи,

 Чем умственней,

 Чем опытней,

 Тем проще.

 У тёщи

 В одеянье кружевном

 Красивый был её старинный дом.

 Весь с топора и лобзика всёго-то,

 Смотрелся он на самый строгий взгляд.

 Жуан сострил:

 — Напрасно говорят,

 Когда хулят, — топорная работа!

  Так смотрится, уже не бога ради,

 Икона древняя в резном окладе.

 Жуан шутил-шутил

 Да как пальнёт:

 — Вся эта улица на слом пойдёт,

 Участок стал для города потребным,

 А тёщин домик с канителью всей

 Есть предложенье вывезти в музей,

 Открытый где-то под открытым небом.

 — Эге, Жуан, не будешь ротозеем,

 Глядь, домик станет и твоим музеем.

 Со мной не то,

 В строительной программе

 С моими, брат, не цацкались домами.

 Хотел бы хоть в один вернуться, но

 Мне всюду с ними просто наважденье.

 Домов, где жил я, с моего рожденья

 За ветхостью с десяток снесено.

 Не будет места в той эпохе дальней,

 О, друг мой,

 Для доски мемориальной!

 Так мы шутили,

 Подобрев к домам,

 С придумкою и правдой пополам

 Припоминали прошлые проказы,

 За словом не ходили далеко,

 И было нам так вольно и легко,

 Как будто и не ссорились ни разу,

 Пока не стало видно из-под грозди,

 Как в уникальный дом

 Толкнулись гости.

 В гостях сидел

 С большим сознаньем прав

 Почти что прежний свадебный состав,

 Как вроде бы игралась на усадьбе

 Не по годам отсчитанная в срок,

 А по страданиям, что выдал рок,

 Досрочная серебряная свадьба,